– Сейчас, – пробормотал он, – погоди, Леха...Что-то мне...

– Конечно-конечно, – сказал стрелок-радист, не открываярта. – Я подожду. А ты полежи пока.

– Нет, лежать нельзя, никак нельзя...

Спартак еще успел удивиться тому, что трава отчего-то растетсовсем рядом с его лицом (хотя секунду назад он сидел, привалившись спиной кмшистому стволу), еще успел разглядеть букашку, лениво ползущую по стеблю давнооблетевшего одуванчика...

А потом пчелиное гудение накрыло его с головой, и Спартаккубарем покатился в черную яму беспамятства.

Прежде чем сознание вернулось полностью, Спартака охватилояростное ощущение бушующего вокруг пожара, и он дернулся и от этого движенияокончательно пришел в себя, как-то разом вернулась ясность мыслей.

Не было пожара – это прямо в лицо светило едва поднявшеесянад горизонтом солнце. Тело не чувствовало жара, наоборот, было довольнопрохладно, он лежал на земле, вытянувшись во всю длину, чуть приподняв головуиз рыхлой сухой земли, увидел свои собственные затрапезные галифе, распоясаннуюгимнастерку, босые ступни. Вообще-то Спартак именно это под комбинезон и надевал– что похуже, форсить-то не перед кем. Но комбинезон уже куда-то подевался. Самсобой, от удара он никак не мог слететь так аккуратно – значит, стянула чья-тодобрая рука...

Стрелок-радист лежал рядом, неподвижный, застывший,посиневший...

Ленивое, медленное течение примитивных мыслей моментальносменилось острым, цепким испугом загнанного зверя. Не страхом, отнюдь –закономерным испугом оказавшегося в непонятной ситуации воздушного хищника.

Он остался один.

– Леха... – позвал Спартак, уже без всякой надежды.

Тишина в ответ.

Вязкая тишина, нарушавшаяся лишь изредка какими-тохаотичными, неопасными звуками вроде легонького погромыхивания, постукиваниягде-то в отдалении. Какое-то время он откровенно боялся повернуть голову, чтобыне узреть веселых, уверенных в себе фрицев с закатанными рукавами.

Потом ему пришло в голову, что фрицы ни за что не стали быдержаться так тихо – гомонили бы, топотали, перекликались, как любой солдат наих месте. И уж кто-нибудь наверняка бы торчал рядом, целя навернуть сапогом вбок знакомства ради. Не похоже что-то, будто рядом солдаты...

Но ведь кто-то стянул с него американский комбинезон срусским пистолетом в кармане?

Он решился. Приподнялся – ощутив с превеликой радостью, чтотело исправно повинуется, ничего вроде бы не сломано и внутри ничего неотшиблено, – сел, упираясь в рассыпчатую землю ладонями.

Неподалеку коптил уже отгоревший бомбардировщик, казавшийсянелепым и жалким. Левое крыло отлетело по самый центроплан, и его обломкиразметало по полю, меж валунов. Спартак увидел россыпь пробоин, которые никакне могли оказаться следствием жесткой посадки на фюзеляж – и только теперьпонял, в какое решето превратили его «бээфки»: и сюда-то дотянул чудом...

Он резко повернулся к источнику загадочного шумного звука –и понял, что это фыркает запряженная в зеленую бричку лошадь. От скуки, надополагать, фыркает, поматывая головой.

А над зеленым бортом – или как так он именуется в этомэкзотическом для горожанина средстве транспорта – торчал предмет, в котором именее опытный человек моментально опознал бы верхнюю половину винтовки...

– Бачь, Панас, притомный сделался!

– Точно, ворохается...

С противоположной стороны к нему неспешно направились двое –и Спартак с превеликим облегчением обнаружил, что военной формой и не пахнет.Вид у обоих мужиков был самый что ни на есть штафирочный: заправленные ввысокие сапоги брюки, рубахи, пиджаки. Только головные уборы были какие-тостранные, нечто среднее меж форменной фуражкой и старорежимным картузом – ноопять-таки без кокард, эмблем, ремешков. Совершенно штатские аборигены.

Вот только один из них небрежно держал за середину, какпалку, короткую винтовочку, а у второго слева на пузе висела кобура – нанемецкий манер висела, как две капли воды походила на штатную кобуру«парабеллума», в точности как его трофей...

Спокойные были мужики, несуетливые, средних лет, нисколечконе походили на работников умственного труда, этакие стопроцентные колхозники...Нет, откуда тут колхозники?! Тут у них сплошные единоличники, в силу темнотысвоей не понимающие всех выгод коллективного труда...

Партизаны? Их тут столько, разномастных... Полицаи, сдается,должны какие-то отличительные знаки носить...

Или – не партизаны все же? О партизанах Спартак, как многие,слышал немало, но никогда их не видывал. По его представлениям, партизаныдолжны были выглядеть и двигаться как-то не так – сторожко, чутко, озираясьпостоянно на каждый шорох, как-никак места эти давно и прочно оккупированыврагом. А эти выглядели абсолютно спокойными, им словно бы даже было чуточкускучно, будто заплутавшую корову отправились искать – или какие там еще мелкиебытовые нужды могут оказаться у крестьян...

Он посильнее уперся в землю ладонями и поднялся на ноги,отметив с радостью, что никаких повреждений не получил, даже в затылке ныло неособенно и сильно.

Незнакомцы были уже совсем близко. Далеко за их спинами, вразбитом самолете, кто-то завозился вовсе уж шумно, гремя неизвестно чем.

Пора было налаживать отношения и вносить в жизнь какую-то определенность.Судя по обрывкам долетевшего разговора, они разговаривали почти что на русском,чуть ли не все слова понятны – но он-то по давешним львовским впечатлениямпомнил, что польский на русский не похож нисколько, язык довольно-такизубодробительный...

Стараясь не частить, избежать заискивания в голосе, Спартаквыпрямился и сказал громко:

– Здорово, мужики. Неприятность, сами видите, произошла, снебес на землю, так сказать...

Его скрючило пополам, дыхание перехватило, и лишь секундуспустя он, отчаянно пытаясь протолкнуть в горло глоток-другой воздуха,сообразил, что это один из «мужиков» умело и основательно заехал ему под дых.

Потянуло к земле, и Спартак присел на корточки, это былоунизительно, но ничего не удавалось с собой поделать – задыхался, ноги недержали. Ожидал, что сейчас добавят еще, положение у них самое выгодное – ноновых ударов не последовало. Чуть-чуть распрямившись и захватив наконец немноговоздуха, он увидел, что оба селянина стоят все с тем же спокойным, дажеотсутствующим видом. Это-то и было сквернее всего – полное равнодушие вовзглядах, словно примеривались, сразу зарезать кабанчика или пусть до холодовпоживет, сальца нагуляет поболее...

– Ты, хлопче, не считай за зло, – сказал тот, что был скобурой на поясе (он и ударил). – Я вже ж не по неприязни, а тильки щоб тыуразумел: мужики у вас в Совдепии девятую конскую залупу без соли доедают,славя пана Юзефа Сталина... Розумеж?