Меглин бредет туда, где водителю показалась в кустах темная фигура. Он ходит из стороны в сторону, смотрит на дорогу – выбирает, откуда видно лучше…

– …Он аккуратный. Ниточка к ниточке. Чисто, ровно. Как тут убежать? Никак…

– Я не понимаю. Она ведь добралась сюда.

– Не добралась. Привез и выпустил.

– Зачем?

Меглин упирается лбом в ствол дерева. Таблетки неумолимо клонят в сон.

– Сказали ему… Вот и выпустил… Стоял потом… Ждал… Мучился… – еле бормочет.

– Если сам выпустил – зачем подкинул куртку с иглой дворнику?

– Трус потому что… Издергался весь. Туда-сюда, иголочкой. Что я вспомнить должен. А? Нет, не понимаю… Туда-сюда…

Есеня мягко подхватывает его под локоть чтобы увести, он – приглушенный таблетками – не сопротивляется. Она обращает внимания на ствол дерева, в который Меглин упирался лбом. Как и угол остановки, он испещрен мелкими царапинами.

На следующий день в полицейском участке четверо мужчин стояли в ряд, неопрятные, неухоженные, среди них выделялся Ивашев. С ними в комнате сотрудник.

– Смотрим в зеркало.

С другой стороны зеркало прозрачно. Четверку внимательно оглядывает Малявин. Нестеров указывает Есене на двух подозреваемых, Ивашева и стоящего с другого края.

– Этих и тогда трясли. Главные подозреваемые. Был еще один, только помер. Так что точно вне подозрений.

Малявин покачивает головой.

– Нет. Я и тогда-то его не разглядел…

– Да все понятно, шок. Но со временем вдруг как-то четче стало…

– …Простите. Я в себя пришел, уже когда ваш товарищ меня за руку вел…

Меглин дремлет, привалившись к стене, – не открывая глаз, поднимает большой палец. Малявин снова смотрит на подозреваемых.

– Только… Запах. Сильно пахло от него, неприятно так, знаете… Больницей, что ли? …Не могу объяснить.

– У него есть машина. И он был в лесу, когда нашли девочку – прятался возле дороги.

Нестеров смотрит на Есеню, указывает на Ивашева.

– Тогда только этот. Двадцать лет назад на мясокомбинате работал. Сейчас на кладбище, сторож. Слав?

Малявин всматривается в лицо Ивашева. Тот ухмыляется – он нисколько не смущен происходящим.

– Руки от лица. – Сотрудник одергивает подозреваемых.

Ивашев не торопясь опускает руки. Малявин долго смотрит на него. Поднимает даже руку – но останавливается на середине пути и качает головой:

– Нет. Не уверен. Не помню.

– Ничего. Пообщаемся. Слава – спасибо.

Нестеров открывает дверь, выпускает Малявина первым из комнаты. Есеня идет за ними, Меглин встает, нагоняет ее и кивает на стекло.

– А я помню.

Полицейские, не церемонясь, ведут обыск в хозяйственной постройке Ивашева, переворачивая все вверх дном, и лопаты, шланги, и нехитро обустроенный угол – раскладушка, тумбочка, все раскрывается, переворачивается, летит на пол. Еще один поднимается из небольшого подвальчика. Нестеров наблюдает за обыском. Другой полицейский осматривает дряхлую машину у хозяйственного дома. Пара полицейских с автоматами тут скорее для острастки. Ивашев сидит на лавочке с Меглиным и Есеней. Меглин рассматривает его так же внимательно, как до этого рассматривал Малявин. А Ивашев смотрит на него с восторгом.

– Как же я рад вас видеть, Родион. – Повернувшись к Есене, продолжает: – Великий человек! Спас меня. В шаге был от пропасти…

– Какой пропасти?

– …а то ты не знаешь. Такой. Куда все смотрят. Я близенько подошел, на самый край. Не Родион бы – перешагнул.

– А зачем шагать, можно ведь не шагая…

– Ну, это такой мастер, как вы может. Духовный практик! Учитель. Гуру. А я только постигаю. Я вот всем говорю – встреча с моим наставником, Меглиным Родионом Викторовичем, перетряхнула мою жизнь. Надо же. Двадцать лет – а как вчера. Глаза закрыл – и я там.

Есеня слушает вполуха, но на «двадцати годах» дергается.

– А что случилось? Двадцать лет назад?

– Я с детства убить хотел. Другие космонавтами хотят стать или там стюардессами. А у меня другая была мечта. Ну, или призвание, не знаю, как сказать.

Ивашев неконтролируемо начинает стучать пальцами по столу.

– Я в армию хотел, а военком – ты куда, парень, с психопатией шизоидно-мозаичного круга? Ты Родине иначе послужишь.

Рука стучит по столу быстрее, почти барабанной дробью.

– Ну я думаю, держись, Родина. Это ж не выбираешь. Оно само за тебя выбирает. Сколько раз во сне режу, просыпаюсь, думаю, правда? Или приснилось? А как понимаю, что приснилось, – жалко. А тут Кукольник убивать стал, я думаю, ему можно, мне нельзя, так? Почему такая несправедливость? Кому жаловаться? И вот Родион Викторович – за что ему век благодарен – меня цапнул. Когда я уже готов был.

– С ножом тебя взял. У школы. В засаде.

Ивашев с улыбкой кивает, приятные воспоминания.

– И научил. На самом краю. Держаться. Иди, говорит, на кладбище. И живи там. Они тебя удержат.

– Кто – они?

– Ну как…

Из хозяйственной постройки выходит Нестеров. В руках – самодельная плетка, накрученная из веревок с узлами.

– Это – что?

– Чтоб кровь бегала… Для здоровья. Вот…

Он расстегивает ворот рубахи и оголяет плечи – становятся видны свежие рубцы.

– Проверим, чья тут кровь… Да застегнись ты! Пальцы покажи…

– Зачем?

– Затем!

Ивашев показывает ему пальцы. На лице Нестерова – разочарование.

– Следы ищешь? От иголок? И как?

– Нет. Это ничего не значит!

Полицейские, обыскивающие домик, выходят за Нестеровым.

– Сидишь тихо, никуда не дергаешься. У вас вопросы тут остались?

Меглин смотрит на Ивашева, который застегивает воротник рубашки.

– Почему девочку выпустил – ясно, это чтобы я сюда приехал, чтобы его увидел, чтобы вспомнил… Только – что? Он мне сказать что-то хочет? Про меня самого?

– Кто, Родион?

Меглин с надеждой поворачивается к Ивашеву.

– Может, он через тебя передал чего? А?

– Вы же знаете. Я б таить не стал. От вас-то. А кто передать должен был?

– Тоже наставник.

– Родион Викторович. Вы один в моем сердце.

– Передал, только я не вижу…

Меглин уходит к фургону. Есеня протягивает Ивашеву визитку.

– Если что-то вспомните – звоните.