Наткнувшись на коробку со своими тетрадями, я на секунду забываю о том, что меня сюда привело, вытаскиваю одну наугад и пролистываю. Внимание привлекает сочинение, в котором мне, восьмилетней, надо было написать, какой я мечтаю стать в тридцать. Перечитывая его, я не могу сдержать улыбку. Пределом моих мечтаний тогда было выйти замуж за Джорджа Майкла, жить с ним на берегу моря и выхаживать больных пони.

Поиски все больше рискуют превратиться в путешествие по дороге воспоминаний — в следующей коробке обнаруживаю свои старые игрушки. Перебирая кукол, пупсов, плюшевых мишек, настольные игры, я словно возвращаюсь в детство. Вот трехэтажный кукольный домик, с которым я могла возиться часами. На крохотной кухоньке три деревянные фигурки, составляющие идеальную семью. Беру одну из них, ту, что в синем костюме и с портфелем в руке. На лице красным фломастером нарисована широкая улыбка. Ловлю себя на мысли, что бо́льшую часть взрослой жизни вынуждена натягивать на лицо ее подобие.

Интересно, почему мама все это не выбросила? Возможно, так она цепляется за прошлое, куда мечтает вернуться: тогда у нее был любимый муж и маленькая дочка, еще не потерявшая невинности…

В одной из коробок натыкаюсь на памятную шкатулку, которую сделал для меня отец, и с трудом сдерживаю слезы. Внутри — постеры и вырезки с песнями из музыкальных журналов, открытки, карточки, всякие мелочи. Выбираю памятные вещицы из других коробок и складываю туда. Я бы с удовольствием навсегда осталась здесь, в беспечном ярком мире тринадцатилетней школьницы, но у меня есть цель.

Погрузившись в воспоминания, я совсем забыла о времени, а когда взглянула на часы, с удивлением обнаружила, что провела в подвале уже несколько часов. Стрелки дошли до половины второго, а я ни на шаг не приблизилась к разоблачению маминой лжи. Еще через час заканчиваю с коробками, так ничего и не обнаружив. Сажусь на старый колченогий стул и обхватываю голову руками, опустошенная неудачей. Единственное место, где я еще не искала, — сарай в саду. Но вряд ли там что-то есть: столько раз заходила туда за инструментами и ни разу не видела бумаг…

Поднимаюсь на ноги, потягиваюсь и зеваю. Чувствую себя совершенно разбитой. Впрочем, я все равно не смогу заснуть, не получив ответы. В последний раз окидываю взглядом подвал и возвращаюсь к лестнице. И только тут замечаю, что под ступеньками, в самом темном углу что-то сложено и накрыто чехлом. Сгорая от любопытства, сдергиваю чехол и вижу шесть уложенных друг на друга чемоданов и папину сумку для гольфа. При виде нее мурашки бегут по коже. К ручкам чемоданов привязаны картонные багажные бирки, надписанные папиной рукой. Чернила выцвели, но по-прежнему можно разобрать имена родителей и их адрес. Судя по наклейкам, они посетили Испанию, Францию и Германию — я там никогда не бывала, значит, они ездили до моего появления на свет. Все чемоданы заперты на маленькие навесные замки, однако чтобы открыть их, достаточно одного удара каблуком. Кладу первый чемодан на пол, отстегиваю лямки и поднимаю крышку.

Внутри куча пустых бело-красных упаковок из-под какого-то лекарства. На каждой напечатано имя и адрес. Все они мне незнакомы и принадлежат четырем разным людям. Внимательно перебираю баночки и выясняю, что самая ранняя датируется июлем 1995 года, а самая последняя — маем 1996 года. Несколько упаковок запечатаны. Судя по этикеткам, они были куплены в семи аптеках, расположенных в разных частях города.

Вытаскиваю из кармана телефон и «гуглю» название препарата — моксидогрель[23].

Сейчас это лекарство больше не используется. «Моксидогрель — седативное средство. Лицензировано в 1993 году и продавалось по рецепту до 1996 года. Предназначалось главным образом для длительной терапии поведенческих расстройств и/или состояний повышенной тревожности взрослых пациентов. Его применяли, чтобы снижать уровень агрессивности пациентов и поддерживать их в более управляемом и спокойном состоянии. При постоянном приеме не исключены сонливость, потеря памяти и ослабление воли».

Черт, сама себе не верю! Похоже, мама воровала бланки на работе, подделывала рецепты и предъявляла их в разных аптеках, чтобы не попасться. Теперь ясно, почему в моей медицинской карте нет упоминания об антидепрессантах — мне их просто не выписывали. И понятно, почему после рождения Дилана я жила как в тумане. Мама держала меня на сильнодействующем успокоительном.

Я возвращаюсь к статье о препарате на телефоне и дохожу до раздела «Побочные эффекты».

«Моксидогрель был изъят с мирового рынка в ноябре 1996 года, когда стало известно, что его длительное употребление может вызвать раннюю менопаузу и бесплодие у представителей обоих полов. Общее количество пострадавших неизвестно; несколько претензий было урегулировано во внесудебном порядке».

«Бесплодие. Ранняя менопауза», — повторяю я несколько раз подряд, чтобы убедиться, что это не плод моего воображения и не помутнение разума из-за усталости и стресса последних дней. Открывшаяся правда настолько чудовищна, что я откладываю ее осмысление на потом.

Уже собираюсь закрыть чемодан, когда мой взгляд падает на упаковку, отличающуюся от остальных. «Клозтерпан». Снова лезу в интернет и выясняю, что это препарат для прерывания беременности. «Быстрый и безопасный аборт в домашних условиях». Его, должно быть, мама и дала мне, когда я забеременела в первый раз. Не природа забрала у меня ребенка, а она.

Ошеломленная, раздавленная и лишенная всяких ориентиров, я опускаюсь на пол. Мама убила моего первого ребенка, отдала чужим людям второго и лишила шанса родить снова, сделав бесплодной… По щекам текут слезы, и у меня нет ни силы, ни желания их сдерживать.

Темное облако, нависавшее надо мной в последние недели, поглощает меня целиком. Не хочу оставаться здесь ни секундой дольше. И мне не нужна правда, потому что от нее слишком больно. Я готова ползти вверх на четвереньках, чтобы навсегда запереться в своей спальне.

И все же последним усилием воли заставляю себя продолжить. Открываю второй чемодан и среди непонятного тряпья нахожу коричневые конверты с документами. Помимо свидетельства о рождении Дилана, там оказывается весьма любопытная бумага — отчет социального работника.

«В ходе нескольких посещений Маргарет четко дала нам понять, что ее сын был незапланированным и нежелательным. Она упорно отказывается от любых возможностей воссоединения с ним, объясняя это тем, что она замужем, а ребенок родился в результате внебрачной связи. Ее муж находится в длительном отъезде по работе, и она не хочет, чтобы по возвращении он узнал о ребенке. Несмотря на все наши усилия, она отказывается оставить сына и утверждает, что не изменит своего решения».

Судя по дате, все эти встречи и обсуждения происходили в нескольких метрах от меня, когда я лежала под препаратами в своей комнате.

Осталось два чемодана. Не хочу их открывать — с меня и так достаточно, — но все же продолжаю и, по счастью, нахожу там лишь старую одежду. Пахнущие плесенью рубашки, джинсы, футболки, нижнее белье, носки, пальто и ботинки скомканы и распиханы как попало, как будто в спешке. А среди вещей — больше дюжины белых конвертов, надписанных моей рукой и адресованных отцу. На все наклеены марки, но нет почтовых штемпелей. Мама и не думала никуда их отправлять.