— Позову, когда ужин будет готов.

Оставляю дверь открытой и иду вниз. Мэгги сама виновата в своем заключении. Она его заслужила, и я не могу допустить, чтобы она осталась безнаказанной из-за какой-то шишки.

Однако и к тому, чтобы еще один важный человек меня бросил, я не готова.

Никогда я не думала, что буду так страдать без хорошей горячей ванны, пока Нина не лишила меня этой роскоши. До недавнего времени мне разрешалось купаться строго по расписанию, два раза в неделю, в чуть теплой воде. В последнее время она немного смягчилась и стала оставлять мне длинную цепь, с которой я могу не только ходить в нормальный туалет вместо ведра, но и принимать ванну, когда захочу.

Теперь, как только Нина уходит на работу, я спешу в ванную и спускаю всю горячую воду, оставшуюся после ее утреннего душа. Чтобы не попасться, дожидаюсь, пока Нина не исчезает за поворотом, и лишь тогда начинаю свой ритуал. Не то чтобы она запрещала мне (она вообще ни словом не обмолвилась) — просто не хочу, чтобы Нина использовала это против меня в будущем.

Уже раздетая, ожидая, пока наполнится ванна, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, какую еду и «лекарства» она оставила в контейнерах у двери моей спальни, и не могу сдержать разочарования. Горсть миндальных орехов и пара пакетиков зеленого чая не избавят меня от опухоли. Это под силу только квалифицированному доктору.

Я погружаюсь в ванну, положив одну ногу на бортик, чтобы не намочить цепь. Вместо апельсиновой пены Нина купила новую, с запахом лаванды, и она мне нравится гораздо больше. Подкладываю сложенное полотенце под голову наподобие подушки и ложусь. Руки сами тянутся к груди и нащупывают шишку. Конечно, никуда она за ночь не делась. Чудес не бывает.

И все эти натуропатические изощрения Нины, на мой взгляд, полная чушь. Даже не знаю, как на них реагировать. Безусловно, альтернативные методы лечения имеют право на существование, но они могут применяться лишь как дополнение к современной медицине, а не заменять ее.

Во рту до сих пор стоит резкий привкус чеснока, которым Нина вчера щедро сдобрила котлету по-киевски. Чеснока было так много, что он перебил вкус остальной пищи. Интересно, она теперь в каждое блюдо будет запихивать свои «чудодейственные» средства? За ужином, когда дочь начинает рассказывать об очередном способе, вычитанном в интернете, мне хочется швырнуть тарелку в стену и крикнуть, чтобы она заткнулась. Естественно, я этого не делаю: не хочу ранить ее чувства.

Расслабиться не получается, поэтому я вылезаю из ванны, вытираюсь, накидываю платье и возвращаюсь в свою комнату. Меня гнетет бездействие, я мечусь из угла в угол.

Из сложившейся ситуации вижу только три выхода. Первый — меня вынесут отсюда в деревянном ящике. Второй — уговорю Нину отвезти меня в больницу, чтобы там мне поставили профессиональный диагноз и, если необходимо, назначили лечение. Этот самый благоприятный для меня исход маловероятен, поскольку Нина унаследовала многие черты своего отца, главной из которых всегда было упрямство. И третий вариант — помогу себе сама. Прежде все мои планы побега срывались. Значит, теперь надо действовать умнее.

Я начинаю в очередной раз осматривать обиталище в поисках возможностей, и мой взгляд цепляется за фотографию Алистера, которую Нина приклеила под самым потолком. С длинной цепью я вполне могу до нее дотянуться, чем тут же и пользуюсь. Забираюсь на пуфик и срываю ее со стены. Она отходит двумя полосами. Комкаю ее и смываю в унитаз.

И тут меня осеняет: в отличие от собственной спальни, обшаренной вдоль и поперек, ванную я еще не обследовала. Внимательно приглядываюсь, пока даже не зная, что конкретно ищу и как это поможет мне выбраться. Надо отдать Нине должное, она все предусмотрела и приняла необходимые меры предосторожности. Зеркальная дверца шкафа откручена, тяжелая крышка бачка для унитаза снята.

К горлу внезапно подступают слезы. Не хочу умирать в шестьдесят восемь. А если мне все же суждено вскоре покинуть этот мир, то я хочу провести последние дни на свободе, а не на вонючем чердаке. Не хочу, как моя мать, мучиться на смертном одре, оплакивая упущенные возможности.

За что мне придется просить прощения, когда наступит судный день? Буду ли я сожалеть о том, что сделала, или о том, чего не сделала во имя материнской любви? Получу ли я прощение за то, что подвела свою дочь, за то, что не уследила? И как я вообще могу просить прощения, если искренне верю, что поступила правильно?

Два года назад

Какая-то огромная, неподъемная тяжесть опустилась сверху на мою голову, вдавив ее глубоко в подушку и не давая мне сдвинуться. Я пытаюсь вытянуть руки, чтобы подняться… Увы, они слабы, как у младенца. Медленно подношу их ко лбу, чтобы оттолкнуть непонятное бремя, но нащупываю лишь свои волосы, спутанные и грязные на ощупь. Тогда я понимаю, что давление исходит не извне, а изнутри.

И начинаю паниковать. Возможно, это инсульт; кровь перестала поступать в мозг, и клетки медленно умирают. Мне нужна помощь. Я пытаюсь пошевелить шеей… тщетно, она словно одеревенела. Неожиданно слева ее простреливает пронзительная боль и поднимается вверх по затылку, делаясь все мучительней. Хочу открыть глаза, но даже это дается с трудом. В конце концов ресницы разлепляются, и в зрачок ударяет яркий свет. Я полностью потерялась в пространстве, вокруг какие-то серые размытые тени. Пытаюсь оттолкнуться от того, на чем лежу; руки упираются во что-то мягкое. Возможно, подушки. Продолжать нет сил: боль в голове нарастает острыми скачками. Я сдаюсь.

Из ниоткуда доносится голос:

— Давай помогу.

Такое впечатление, как будто в магнитофоне зажевало кассету.

— Дай мне руки, Мэгги, — настаивает голос, и я внезапно понимаю, что это Нина.

— Слава богу, — хрипло бормочу я. В горле пересохло.

Ощупываю воздух вокруг себя, пока не нахожу ее руку.

— Мне нужна «Скорая».

Нина отпускает мою ладонь, и я чувствую тепло ее тела, когда она наклоняется надо мной, берет под мышки и приподнимает, чтобы усадить. Боль в голове перекидывается на другую сторону, заставляя резко вдохнуть. Зачем она вообще меня потревожила?

Нина разжимает мне губы пальцами и вкладывает в рот что-то маленькое, круглое и гладкое. Следом к губам прижимается что-то влажное и прохладное, и я чувствую, как по подбородку стекает жидкость.

— Пей и проглатывай, — командует Нина.

Сил повторять просьбу о «Скорой» у меня нет, поэтому я просто слушаюсь. Если она здесь, со мной, значит, все будет хорошо — я в безопасности. Поэтому закрываю глаза и вновь проваливаюсь в сон. И вижу Нину, когда она была малышкой. Кроме нее, мне больше ничего и не надо…

* * *

Едва я выплываю на границу сознания, как опять ощущаю пульсирующую головную боль, словно отбойный молоток вбивает в глаза солнечные лучи. Протягиваю руку и натыкаюсь на Нинину ладонь. Это меня успокаивает. Когда я делаю глубокий вдох, в воздухе больше нет запаха пыли и затхлости. Обстановка вокруг кажется смутно знакомой.