– Самое подходящее для нее сейчас занятие, она ведь у насеще вполне ничего, в форме, – снисходительно отозвалась о матери Дебора.

– Значит, все в порядке?

– Да, конечно. Речь не о том. Я очень радовалась за нее, наднях письмо от нее получила, вполне бодрое вроде бы.

– Ну, а в чем же дело?

– А в том, что я попросила Чарлза, он как раз ехал в те краянавестить своих, чтобы заглянул к ней. И он заглянул. А ее там нет.

– То есть как – нет?

– А так. Нет. И не было. Она и не приезжала, оказывается.

На лице Тони выразилось смущение.

– Да, непонятно, – пробормотал он. – А где, я извиняюсь,твой отец?

– Рыжий? Где-то в Шотландии. Работает в одной из этих унылыхконтор, где с утра до вечера заполняют какие-то бланки в трех экземплярах.

– А твоя мать не могла отправиться к нему?

– Не могла. Жен туда не пускают. Запретная зона.

– Да? Ну, она, наверно, решила просто куда-то смотаться,пока есть время.

Он совсем смутился, тем более – под жалобным взглядомбольших, встревоженных Дебориных глаз.

– Наверно. Но почему? И вообще, это все так странно. Писалаписьма про огород и тетю Грейси...

– Ну, понятно, она хотела, чтобы вы думали, будто она... тыведь знаешь, теперь люди сплошь и рядом сматываются с кем-нибудь... обычноедело...

Взгляд Деборы из жалобного превратился в гневный.

– Если ты намекаешь, что мама могла смыться, чтобы приятнопровести время с кем-то, то ты ошибаешься. Глубоко ошибаешься. Наши мать сотцом очень преданы друг другу, преданы по-настоящему. Все в семье над нимидаже смеются. Да она бы никогда в жизни...

Тони поспешил откреститься:

– Да, да, конечно. Прости. Я не имел в виду...

Деборин гнев улегся, и, наморщив лоб, она проговорила:

– Поразительно то, что один человек, мне передали, недавновидел ее не где-нибудь, а в Лигемптоне. Я тогда, естественно, сказала, чтоэтого не может быть, моя мама в Корнуолле. Но теперь уж и не знаю...

Тони, поднесший в эту минуту горящую спичку к сигарете,вдруг замер. Спичка выгорела и погасла.

– В Лигемптоне? – резко переспросил он.

– Да. Казалось бы, уж где-где, а там ей совершенно незачембыть. Дел никаких, и все общество – одни старые девы да полковники в отставке.

– Действительно, не слишком привлекательное место, –согласился Тони. Он наконец прикурил сигарету и невзначай поинтересовался: – Ачто твоя мать делала в ту войну?

Дебора привычно ответила:

– Немного в госпитале работала, водителем – возила генерала.Обычные вещи.

– А-а. Я думал, она как ты была – в контрразведке.

– Что ты! У мамы бы ума не хватило для такой работы. Но,кажется, они с отцом что-то такое делали по сыщицкой части. Секретныедокументы, международные шпионы – в таком духе. Послушаешь их, миляг, они,понятно, норовят раздуть свою роль – мы, мол, были важные птицы. Но мы в семьене поощряем такие разговоры, потому что, ты же понимаешь, приходится помногураз выслушивать одно и то же.

– О да, – с сочувствием произнес Тони. – Это я понимаю.

* * *

На следующий день, вернувшись с работы, Дебора с удивлениемзаметила, что в доме что-то не так. Прошло несколько минут, прежде чем онапоняла, что именно. Она позвонила и потребовала у хозяйки ответа, куда девалсябольшой фотопортрет, всегда стоявший на комоде?

Миссис Роули была оскорблена до глубины души. Откуда ейзнать? Она лично до него пальцем не дотронулась Может быть, Глэдис...

Глэдис тоже утверждала, что портрета не трогала. Приходилгазовщик, рискнула она высказать предположение. Но Дебора не могла себепредставить, чтобы служащему газовой компании так приглянулся портретнезнакомой пожилой дамы, что он его присвоил. Гораздо правдоподобнее, решилаона, что Глэдис просто разбила стекло, а обломки и фото выкинула в мусорныйящик, чтобы замести следы.

Однако шум поднимать она не стала. Просто надо будетпопросить при случае, чтобы мама прислала новую фотографию.

А на сердце по-прежнему кошки скребли: что такое затеяластарушка? Хотя бы с дочерью поделилась. Дебора и мысли не допускала, что мать,как намекал Тони, могла закатиться куда-нибудь в чужом обществе, но все-такистранная какая-то история...

Пришла очередь Таппенс беседовать с рыбаком на конце пирса.

Почему-то она все-таки надеялась, что у мистера Грантаокажутся для нее утешительные известия. Надежды эти не оправдались. Онопределенно ответил, что от Томми не поступало никаких сообщений.

Таппенс сказала, прилагая все старания, чтобы голос еезвучал естественно и деловито:

– Но ведь нет никаких причин предполагать, что с ним...что-то случилось?

– Никаких. Но допустим, что случилось.

– Что?

– Я говорю, допустим, что случилось. Как насчет вас?

– А, вы вот о чем. Ну, как... Естественно, я будупродолжать.

– Отлично. «Будет время для слез после битвы». Наша битвасейчас в самом разгаре. Время поджимает. Одно из полученных от вас сведенийподтвердилось: вы слышали разговор о «четвертом»; так вот, имелось в видучетвертое число предстоящего месяца. На эту дату намечено начало вражескоговторжения в нашу страну.

– Это точно?

– В общем, да. Немцы – методичный народ. Составляют планычетко и прорабатывают тщательно. Хорошо бы и про нас можно было сказать то же.Планы – не самая сильная наша сторона. Да, так вот, четвертое – день высадкидесанта противника. Теперешние налеты – это еще главным образомрекогносцировка, испытание на прочность нашей обороны, проверка нашей реакциина нападение с воздуха. Настоящий бой начнется четвертого.

– Но если вы это знаете...

– Мы знаем дату. Знаем – или думаем, что знаем, –приблизительно, где это будет (хотя не исключено, что ошибаемся). Мыприготовились, собрались с силами. Но получается опять старая история, как приосаде Трои. Они знали, как знаем и мы, каковы вражеские силы снаружи. Нонеобходимо узнать их силы внутри, найти воинов, спрятанных в деревянном коне!Ибо они могут передать врагу ключи от крепости. С десяток начальников навысоких постах, в жизненно важных точках, могут, издавая противоречивыеприказы, ввергнуть страну в состояние хаоса, необходимое для осуществлениянемецких планов. Мы должны успеть вовремя добыть эту информацию.