У себя в передней Томми Бересфорд снял пальто. Бережно, неторопясь, повесил на вешалку. Рядом, на соседний крюк, аккуратно прицепилшляпу.

И расправив плечи, с решительной улыбкой на губах, прошел вгостиную, где сидела его жена и вязала армейский подшлемник из шерсти защитногоцвета.

Была весна 1940 года.

Миссис Бересфорд только кинула на мужа короткий взгляд исразу же снова со страшной быстротой заработала спицами. Промолчав минуту илидве, она спросила:

– Что нового в газетах?

Томми доложил:

– Со дня на день ожидается начало блицкрига[1], гип-гип-ура!Во Франции дела идут паршиво.

Таппенс сказала:

– Да, действительно невесело.

Снова молчание. Наконец Томми не выдержал:

– Что же ты не спрашиваешь? К чему эта дурацкая тактичность?

– Я знаю, тактичное молчание иногда страшно действует нанервы, – ответила Таппенс. – Но, с другой стороны, когда я спрашиваю, тебя этотоже раздражает. Да и незачем спрашивать. У тебя на лице все написано.

– Вот не думал, что похож на Печального Пьеро.

– Куда там, милый, – сказала Таппенс. – У тебя на губахзастыла отчаянная улыбка висельника, и ничего более душераздирающего я невидела в жизни.

Томми усмехнулся.

– Неужели даже так?

– Больше, чем так. Ну, довольно, выкладывай! Ничего невыходит?

– Ничего не выходит. Я им не нужен ни в каком качестве.Ей-богу, Таппенс, ну разве не обидно, когда с сорокашестилетним мужчинойразговаривают как со слабоумным дряхлым дедом? Армия, флот, министерствоиностранных дел – все твердят одно: вы слишком стары, может быть, понадобитесьпозднее.

Таппенс вздохнула:

– Со мной то же самое. Медсестры моего возраста? Нет,спасибо, не нужны. А на любую другую работу? Тоже не требуется. Они лучшевозьмут дурочку с кудряшками, которая в жизни не видела ни одной раны и непростерилизовала ни одного бинта, чем меня, проработавшую три года, спятнадцатого по восемнадцатый, сначала палатной и хирургической медсестрой,потом за баранкой грузового фургона, а потом личным шофером, возила на легковомавтомобиле генерала. И на том, и на другом, и на третьем месте, смеюутверждать, не ударила в грязь лицом. А теперь я, оказывается, никому не нужнаянадоедливая дамочка в годах, которая не желает сидеть тихо у себя дома изаниматься вязанием, как ей положено.

Томми мрачно заключил:

– Не война, а сущий ад.

– Мало того, что идет война, так еще не дают принять в нейучастие. Это уж совсем безобразие.

– Зато, по крайней мере, для Деборы нашлась работа, –попробовал утешить ее Томми.

– Она-то устроилась, – отозвалась мать Деборы. – И конечно,со своей работой справляется хорошо. Но я лично думаю, Томми, что смогла быработать не хуже Деборы.

Томми ухмыльнулся.

– А она, наверно, так не считает.

– С дочерьми иногда бывает очень трудно, – покачала головойТаппенс. – Особенно когда они стараются проявлять сочувствие.

– А уж как Дерек снисходит к моим слабостям, это простоневыносимо, – проворчал Томми. – Так и читаешь в его взгляде: «Бедный старыйпапаша!»

– Честно признаться, – кивнула Таппенс, – наши детки,конечно, замечательные, но все-таки от них можно с ума сойти.

Однако при упоминании о близнецах Дереке и Деборе лицоматери сразу смягчилось.

– Должно быть, людям всегда трудно самим почувствовать, чтоони стареют и ни к чему не пригодны, – задумчиво проговорил Томми.

Таппенс сердито фыркнула, высоко вскинула темную, гладкопричесанную голову и выпрямилась в кресле, так что зеленовато-серый шерстянойклубок покатился на пол.

– Это мы-то ни к чему не пригодны? – возмутилась она. – Ты ия? Или просто все кому не лень стараются нам это внушить? Может быть, от нас ивообще никогда не было проку?

– Может, и так, – вздохнул Томми.

– Не знаю. По крайней мере, в прежние времена мы чувствовалисебя нужными. А теперь я, кажется, готова поверить, что на самом деле ничегоэтого не было. Было или не было, Томми? Было это, что немецкие агенты оглушилитебя ударом по голове и похитили? Было, что как-то раз мы с тобой выследилиопасного преступника и схватили его? Что мы спасли одну девушку и завладеливажными секретными документами и за это родина, можно сказать, выразила намблагодарность?[2] Нам! Тебе и мне! Ныне презираемым и никому не нужным мистеруи миссис Бересфорд.

– Ну, ну! Умерь свой пыл, дорогая. Ни к чему это.

– Все равно, – сказала Таппенс, сморгнув непрошеную слезу. –Я разочарована в нашем мистере Картере.

– Он прислал нам очень хорошее письмо.

– Но ничего не предложил. Даже не обнадежил.

– Он ведь теперь не у дел. Как мы с тобой. Он уже совсемстарый. Живет себе на покое в Шотландии и удит рыбу.

Таппенс не унималась.

– Могли бы поручить нам что-нибудь для Интеллидженссервис[3], – мечтательно проговорила она.

– А может быть, мы бы не справились. Может быть, теперь бы унас пороху не хватило.

– Не знаю, – покачала головой Таппенс. – Я чувствую себятакой же, какой была раньше. Но, возможно, ты прав, возможно, когда дошло бы додела... – Она вздохнула. – Надо бы нам все-таки найти хоть какую-нибудь работу.Так тяжело, когда сколько угодно свободного времени, сиди и думай целый день.

Взгляд ее скользнул по фотографии очень молодого человека вавиационной форме с широкой, как у Томми, ухмылкой на губах.

– Мужчине еще труднее, – сказал Томми. – Женщины хоть могутвязать, или паковать посылки, или работать в столовых.