– Может, я в самом деле засранец, – признаёт он наконец.

– Ага. Ревнивый засранец.

Он смотрит на меня сквозь пальцы. Я улыбаюсь, и он тоже.

– Я имею право ревновать как старый друг, разве нет?

– Конечно. Напомнить тебе, что ты по-прежнему мой лучший друг? Сплести браслет дружбы?

Лукас хохочет.

– Господи, прости меня, Эм, – он смотрит на меня, сжимает в руке мою ладонь. – Я знаю, что я засранец. И уделяю тебе меньше времени, чем мне бы хотелось. Я хотел бы сегодня быть с тобой рядом. Поставить на место Ану, заносчивую суку.

Я рассказала Лукасу не всю правду. Только то, что мне было не по себе из-за Аны. Ни слова о подборке, которую сделала Мари, или о том, как мне было пусто и одиноко.

Лукас молчит, смотрит мне в глаза. На каминной полке тикают серебряные часы. Экран телевизора гаснет от бездействия.

– Прости, если я слишком занят всякой свадебной ерундой, – тихо шепчет он. – Но это сильно давит на меня, как сраный мамонт, Эм.

– Я знаю, Люк.

– Но я рядом. Ты и я, фильмы, одеяло, твои странные нелепые предложения, – он смеётся, прищурив серые глаза, легонько поглаживает мою щёку. – Как будто так было всегда.

Я молчу.

– Я боюсь, что вскоре всё изменится, – говорит он.

– Всё уже меняется, Люк. Ты женишься, ты…

– Но пока не изменилось. Во всяком случае, радикально, – он смотрит на меня не отрываясь, как тогда, в баре. И я вновь чувствую это тяжёлое, почти физически ощутимое напряжение, раздутые несказанные слова, нависшие над нами и угрожающие выплеснуться.

– Я скучал по тебе, Эм.

– Я никуда не делась, Лукас.

– Я знаю.

Я крепко обнимаю его, пока мы не наговорили чего-нибудь ещё, и если раньше мне всегда казалось, что он держит меня в объятиях, то теперь – что это я его держу.

Мы наконец выбираем фильм, о котором ни он, ни я ни разу не слышали, и, прежде чем он начнётся, Лукас встаёт и говорит, что нужно налить нам обоим ещё коктейля. На полпути к двери он останавливается.

– Я рад, что мы поговорили. Ты знаешь, что я всегда готов тебя поддержать.

Когда он уходит, я думаю об Элиоте. Думаю о том, как изменились отношения нас троих. Как я им доверяла, какую работу над собой проделала, чтобы научиться им доверять, прежде чем Элиот выдал мою самую большую, самую страшную тайну подружке, которую знал пять минут и которая грубо, отвратительно над ней посмеялась. Он так и не извинился. Так ни разу и не поднял этой темы. Может, извинись он, мне стало бы легче.

Лукас возвращается с двумя бокалами салатовой жидкости.

– Давай двигайся, – говорит он, – ты сидишь на одеяле.

8 июня 2006

Катятся титры, белые буквы бегут по чёрному экрану, и комната темнеет. Я смотрю влево. Ага. Уснул. Лукас вырубился, голова свисла набок, дыхание медленное и глубокое. Элиот, лежащий рядом, шепчет:

– Спит?

Я киваю.

– Ага. Без задних ног.

– Утомился, бедняжка, – судя по голосу, Элиот улыбается. Я хихикаю, поворачиваюсь к нему, но вижу лишь силуэт: голова откинута на спинку дивана, длинные ноги вытянуты, одеяло прикрывает его лишь до колен.

– Сколько времени?

Элиот пожимает плечами.

– Много.

– Очень информативно, – я поджимаю ноги к груди, подтягиваю одеяло к шее. Мысль о том, чтобы выбраться из-под этого тёплого, уютного одеяла, где рядом тихо спит Люк, и тащиться в пристройку через тёмный сад, невыносима.

– Ну, похоже, мы все спим тут, – Элиот зевает и выключает телевизор.

– Угу. Не могу шевельнуться.

– И я.

– Только не храпи, – прошу я и прижимаюсь к спинке дивана. Теперь мы лежим лицом к лицу в нескольких дюймах друг от друга, но в темноте я вижу лишь кончик его носа и длинные ресницы в свете свечи с ароматом граната, горящей на чайном столике.

– Я и не храплю, – бурчит Элиот. – Я сплю очень тихо. Как кузнечик.

Я улыбаюсь, прикрыв одеялом рот. Я так устала и так хочу спать, что чувствую себя пьяной. Глаза привыкают к темноте, и я вижу губы Элиота, его ленивую улыбку, щёлки глаз.

– В темноте ты такой чудной, – бормочу я.

– Спасибо, Эм.

– У тебя нет носа.

– Уверяю тебя, он есть.

Я вновь смеюсь, и Элиот вытаскивает мою руку из-под одеяла.

– Что ты…

– Видишь? – он прижимает мои пальцы к своему тёплому носу. – Вот он.

– Ага, – бормочу я. – Отличный, хорошо работает, разве что слишком большой.

– Ты по-прежнему про нос?

Я тихо, сонно смеюсь в одеяло, а Элиот хохочет по-настоящему и сам себе говорит: «Шшш!» Потом – тишина. Я закрываю глаза. Моя рука по-прежнему в ладони Элиота. Мягкой. Тёплой.

Я не замечаю, как погружаюсь в сон, как вновь просыпаюсь, будто останавливается карусель, и чувствую, что большой палец Элиота поглаживает костяшки моих пальцев. Я чувствую, как к моей ноге прижимается нога Лукаса, тяжёлая и горячая, как Элиот целует меня в лоб и выходит из комнаты.

Луиза лежит на спине, закрыв глаза, будто слушает красивую музыку, а не мой голос, читающий старую книгу с жёлтыми, как сено, страницами.

– Как вы думаете, – спрашивает она, переплетая на коленях пальцы, унизанные кольцами, – она к нему вернётся?

– К портному?

Луиза кивает, не открывая глаз, прижавшись головой к спинке кресла.

– Да, – говорю я, – думаю, вернётся. Думаю, она поймёт, что, хоть она и мечтала об этой работе в Германии, без него она несчастлива и… Что, я не права?

Луиза улыбается.

– Я не сказала ни слова о том, правы вы или не правы, Эмми. Мне просто интересно, почему вы думаете, что он приедет туда и найдёт её.

Я молчу и тоже улыбаюсь. Она это любит, Луиза – задать вопрос, который мне никогда не пришёл бы в голову.

– Не знаю. Хороший вопрос.

– И почему она оставит работу мечты, чтобы уехать с ним? Почему он не может остаться с ней?

– Хотелось бы мне выяснить.

Карие глаза Луизы блестят.

– У вас есть время дочитать до конца главы?

– Да, – говорю я. – Есть даже время выпить чаю, прежде чем я убегу на работу.

Луиза довольно кивает, и я продолжаю чтение. Это стало нашей традицией с тех пор, как я обнаружила её в постели, неспособную подняться. За последние несколько недель это повторилось ещё не раз. Дни, когда она может добраться лишь до дивана или зимнего сада, стали случаться чаще, и я стараюсь помочь ей чем могу. Она непреклонна и независима, предпочитает делать то, с чем я справлюсь за пять секунд, сама, пусть даже это займёт несколько часов. Но мне нравится эта её черта. Она сильная. Она не нуждается в снисхождении.