– Мне не требуется компания, – как-то сказала она мне, но я думаю, это её убеждение, которое понемногу расшатывается. Теперь мы разговариваем. Иногда без остановки. Иногда даже ужинаем вместе. Пропасть между нами понемногу сужается, и мне это нравится. Я не думала, что для меня это так важно, но как же приятно вернуться домой к кому-то, кто хочет узнать, как прошёл твой день. Правда, откровенность даётся мне непросто, и Луиза заставила меня пообещать, что я не буду больше извиняться за то, что хочу с ней поговорить. Порой, рассказывая ей о смешных посетителях, об уморительных спорах Фокса и Рози, о Франции, я внезапно умолкала и говорила:

– Простите. Я понимаю, вам очень скучно меня слушать.

– Скучно?

– Конечно. Я тут болтаю обо всякой ерунде и о людях, которых вы не знаете…

И Луиза каждый раз смотрела на меня, нахмурив морщинистый лоб, и отвечала:

– Это ведь и называется разговором, Эмми. Как ещё завязать отношения, если не делиться рассказами о себе?

И я вспоминаю, как мама закатывала глаза и вздыхала, когда я возвращалась домой из школы, отчаянно желая рассказать о том, как прошёл мой день, о новом друге, о забавном случае на уроке физкультуры, о группе, на концерт которой нас хочет отвести мама Джорджии, о чём угодно, что казалось мне важным, – и стараюсь осознать, что человек, тем более мать, не обязательно отреагирует на подробности моей жизни именно так. Это было бессердечно с её стороны – теперь я это понимаю. И мне становится ещё грустнее. Но даже теперь, общаясь с Луизой больше двух часов в день, я не могу побороть чувство, будто я слишком много болтаю о себе, утомляя её до слёз. И я отступаю. Как очень точно заметил Элиот, «закрываюсь, словно книга».

Элиот. Я не видела его больше месяца, с того самого вечера, когда мы с Лукасом смотрели фильмы, как в старые добрые времена. Мы переписывались несколько раз и три недели назад виделись на его дне рождения, но слова Лукаса тем вечером напомнили мне о том, что случилось давным-давно, и нас вновь разделил барьер, как прутья клетки.

Я включаю чайник, кладу книгу на кухонную стойку, заложив нужную страницу стикером для подписывания растений. В дверь звонят.

– Я открою, – говорю я Луизе и, проходя мимо зала, вижу, что, несмотря на сильную боль в спине и ногах, она шаркает обратно к своему креслу. Я распахиваю дверь. Пылинки танцуют в лучах солнечного света.

– Эммелина, – на пороге стоит Марв, держа в руках пакет с открытками, – я хотел бы поговорить.

Я впускаю его в квартиру, завариваю Луизе чай, убеждаюсь, что в холодильнике оставлен для неё сэндвич, завёрнутый в фольгу. Переодеваюсь в рабочую униформу. Мои руки взмокли и дрожат. Возвращаюсь к Марву и говорю ему, что у меня есть всего пятнадцать минут.

– Можете проводить меня на работу, – говорю я, и как бы я ни старалась, чтобы мой голос звучал твёрдо, он дрожит.

Мы идём, не глядя друг другу в глаза, рассматривая дома, которые выстроились вдоль Фишерс-Уэй, – большие особняки в викторианском стиле, с эркерами и выложенными гравием подъездными дорожками – и узловатые дубы. Мимо проходит мать, сжимая руку неуклюжего малыша. Марв улыбается ей, и я наконец смотрю на него. Смотрю, пытаясь разглядеть свои черты. Когда он улыбается, в уголках его глаз появляются морщинки, а ресницы находят друг на друга, скрещиваются. На фотографиях, где я смеюсь, мои светлые ресницы выглядят точно так же.

– Прости меня за тот день, Эммелина, – говорит он.

– Эмми, – поправляю я.

– Ага. Ты предпочитаешь, чтобы тебя звали Эмми.

– Да. Надеюсь, моя просьба не слишком идиотская.

– Нет. Я думаю, это справедливо. Если ты хочешь, чтобы тебя называли определённым образом, это твоё право, – он кивает, прячет руки в карманах джинсов. Он говорит, как учитель. Чётко, авторитетно. – К тому же мне нравится Эмми. Красивое имя.

Я молчу. Я готова. Готова выслышать объяснения, почему он не захотел меня видеть. Пусть даже я не хочу этих объяснений. Все они ни о чём мне не скажут, и всё, что он придумает, не облегчит мою боль. Я – его ребёнок. Какие причины тут могут быть?

– Я думаю… я был просто в шоке, когда ты явилась ко мне со своим приятелем.

– Я тоже, – говорю я. – И даже больше тебя. Ты хотя бы знал. Я – нет.

– Понимаю, солнышко, – ласково отвечает он, и меня захлёстывает волна стыда за то, как сжимается моё сердце. Солнышко. У меня есть отец, и он называет меня солнышком, как папы в книгах и фильмах. – Я… видишь ли, у меня есть жена. Кэрол. Мы вместе тридцать один год. Женаты двадцать восемь.

– У вас с мамой был роман?

Он закрывает глаза.

– Не хочу задеть ничьих чувств, но, думаю, лучше быть честным, – он глубоко вздыхает. – Боюсь, это и романом не назовёшь. Прости меня, Эмми. Я понимаю, «одноразовый секс» звучит слишком грубо.

– Всегда знала, что родилась в результате одноразового секса, – отвечаю я. – Ну, точнее, мама говорила, что это была одна ночь любви…

Он поднимает глаза к небу и говорит:

– Да, одна ночь. Я был в пабе с друзьями, туда пришла и она. Кэтрин. Я мало что помню. Прости меня. Это звучит так ужасно. Но да, так всё и было.

Я поправляю сумку, смотрю на море, которое становится видно вдалеке, когда мы огибаем зелёную аллею Фишерс-Уэй.

– Всё нормально, – говорю я. – Я и не ждала музыки и свеч, – в глубине души я, конечно, надеялась. Я представляла себе ночь, когда они встретились. Представляла, как отец с барабанными палочками в руке, взмокший от пота после выступления, встречается взглядами с моей красивой мамой, и его притягивает к ней по причине, ещё ему неизвестной. Чтобы появилась я. Чудесное совпадение времени, места, генетики и науки привело к моему рождению. Но только не встреча в грязном местном пабе с человеком, у которого есть невеста.

– Мы с Кэрол встречались около года. Это было не то чтобы серьёзно, но всё к тому шло, и… – Марв встряхивает головой. – Чёрт, я был просто молодой и чудовищно глупый, вот и всё.

Я спрашиваю его о семье. Значит, Кэрол. Много лет они пытались завести детей, и после долгих мучений у них наконец появилась дочь. Услышав это, я замираю посреди улицы. Ноги словно примерзают к месту.

– У меня есть сестра. Сводная сестра. У меня есть…

– Да, – глаза Марва сияют. – Кэди. Ей восемнадцать. Она учится. В университете.

– На кого?

– На юриста.

Я шумно выдыхаю.

– Господи. Ничего себе, – мой голос дрожит, глаза наполняются слезами. – У меня есть сестра, которая учится на юриста.

Марв смеётся.

Мы спускаемся к набережной, медленно проходим мимо водных велосипедов и лодок, мимо видавших виды киосков с мороженым, меню которых выцвело на солнце.

– Я помню, – говорю я, – как мы с тобой гуляли вот так, и мне нельзя было рассказывать маме о наших прогулках, а то она расстроилась бы, что мы её не берём. Так говорил мне Дэн. А я больше всего боялась расстроить маму.