Впоследствии Джонни считал, что если он и оказался все-такив объятиях Сары – почти через пять лет со дня ярмарки, – то не последнюю роль вэтом сыграл визит Ричарда Диса, сотрудника журнала «Потусторонний взгляд».Джонни в конце концов сдался и позвонил Саре, пригласив ее заехать, потому чтоим овладело страстное желание позвонить хорошему человеку и избавиться отгадкого привкуса во рту. Так он, по крайней мере, убеждал себя.

Он позвонил в Кеннебанк, ответила ее бывшая соседка покомнате, которая сказала, что Сара сейчас подойдет. Трубку положили, и во времяминутной паузы он подумал (не очень всерьез), не отказаться ли ему отразговора, чтобы закрыть, так сказать, вопрос навсегда. Затем он услышал голосСары:

– Джонни. Это ты?

– Он самый.

– Как поживаешь?

– Хорошо. А ты?

– Тоже, – сказала она. – Я рада, что ты позвонил. Я… честноговоря, сомневалась.

– Мальчик с тобой?

– Конечно. Без него я никуда не езжу.

– Почему бы вам не прикатить сюда как-нибудь, прежде чем тывозвратишься к себе на север?

– С удовольствием, Джонни. – Голос ее потеплел.

– Папа работает в Уэстбруке, а я здесь и за повара, и запосудомойку. Он приезжает примерно в половине пятого, и в полшестого мыобедаем. Приглашаю тебя на обед, но предупреждаю: основное единственное моеблюдо – франко-американские спагетти.

Она засмеялась:

– Приглашение принимается. Когда мне лучше приехать?

– Как насчет завтра или послезавтра?

– Завтра подходит, – сказала она после едва заметногоколебания. – Тогда до встречи.

– Всего хорошего, Сара.

– И тебе.

Он в задумчивости повесил трубку, испытывая одновременновозбуждение и чувство вины – без всякой к тому причины. Но ведь мыслям неприкажешь. А мысли его сейчас вертелись вокруг возможных последствий ихвстречи, о которых, вероятно, лучше не думать.

Ну вот, она все знает. Знает, когда отец приходит домой, –это самое важное, подумал Джонни.

И сам себя мысленно спросил: А что ты будешь делать, еслиона приедет утром?

Ничего, – ответил он, хотя не очень-то в это верил. Стоилоему подумать о Саре, вспомнить изгиб ее губ, зеленые раскосые глаза, и имовладела слабость, неуверенность в себе, даже отчаяние.

Джонни отправился на кухню и начал не спеша готовить ужин –самый простой, на двоих, на отца с сыном. Жили они по-холостяцки. Не так ужплохо. Мало-помалу Джонни поправлялся. Они беседовали с отцом о тех четырех споловиной годах, которые прошли мимо Джонни, о матери – к этой теме ониподбирались осторожно, но все ближе и ближе, словно по спирали. Тут, наверное,важнее было не столько понять то, что случилось с матерью, а прийти к какому-тосогласию. Нет, дела не так уж плохи. Всему как бы подводился итог. Для нихобоих. А с января он снова будет преподавать в Кливс Милс, начнется новаяжизнь. Он получил от Дейва Пелсена полугодовой контракт, подписал его и отослалназад. Что тогда будет делать отец? Жить дальше, полагал Джонни. У людей вырабатываетсяпривычка, живут себе – и все, разменивают день за днем без особых переживаний,без большого шума. Он будет навещать Герберта почаще, каждый уик-энд, еслинужно. Многое так быстро изменилось, что Джонни оставалось лишь медленнодвигаться на ощупь, подобно слепцу в незнакомой комнате.

Он поставил жаркое в духовку, пошел в гостиную, включилтелевизор, затем выключил. Сел и стал думать о Саре. Ребенок, размышлял он.Если она приедет рано, ребенок за нами присмотрит. Так что все в порядке. Тылыприкрыты.

Но от беспокойных мыслей отделаться не удавалось.

На следующий день она появилась в четверть первого на модноммаленьком «пинто» красного цвета, проехала по подъездной дорожке,припарковалась и вышла из машины – высокая, красивая; мягкий октябрьскийветерок шевелил ее светлые волосы.

– Привет, Джонни! – крикнула она, подняв руку.

– Сара! – Он спустился вниз и пошел навстречу; оназапрокинула лицо, и Джонни осторожно коснулся губами ее щеки.

– Дай-ка я сначала вытащу императора, – сказала она,открывая заднюю дверцу.

– Тебе помочь?

– Нет, мы прекрасно управляемся сами, правда, Денни? Давай,малыш. – Ловким движением она расстегнула ремни, удерживавшие пухлого кроху насиденье, и взяла его на руки. Денни, несколько обалдевший, с серьезнымлюбопытством оглядел двор, затем его взгляд остановился на Джонни. Онзаулыбался.

– Угу! – сказал Денни и замахал ручонками.

– Кажется, он хочет к тебе на руки, – сказала Сара. – Оченьстранно. Денни – истинный республиканец, весь в отца, он довольно сдержан впроявлении чувств. Хочешь подержать его?

– Конечно, – сказал Джонни с некоторой опаской.

Сара улыбнулась.

– Он не разобьется, да ты и не уронишь его, – сказала она,передавая Джонни малыша. – А если уронишь, он скорее всего подпрыгнет какмячик. Отвратительно толстый ребенок.

– Угу! – произнес Денни, доверчиво обвив рукой шею Джонни идовольно глядя на мать.

– Просто поразительно, – сказала Сара. – Он никогда не идетк… Джонни? Джонни?

Едва ребенок обнял Джонни, как на того нахлынули самыеразные чувства, будто его омыли ласковые потоки нежной воды. Джонни заглянул вдушу малыша. Ничего темного, ничего тревожного. Все предельно просто. Ни намекана его будущее. Ни беспокойства. Ни горьких воспоминаний. И никаких слов, лишьощущение тепла, чистоты и образы – матери, какого-то мужчины, то есть самогоДжонни.

– Джонни? – Сара с тревогой смотрела на него.

– А?

– Все в порядке?

Она спрашивает меня о сыне, дошло до него. Все ли в порядкес Денни? Есть ли причины для тревоги? Какие-нибудь неприятности?

– Все отлично, – сказал Джонни. – Если хочешь, пошли в дом,но обычно я торчу на веранде. Еще насидимся у плиты – впереди целый день.

– Что может быть лучше веранды. А Денни, похоже, хочетосвоить двор. Большой двор, говорит он. Да, малыш? – Она потрепала сына поволосам, и Денни засмеялся.

– А его можно оставить одного?

– Можно, только вдруг он захочет съесть какую-нибудь щепку.

– Они большие, я их заготовил для растопки, – сказал Джонни,осторожно опуская Денни на землю, словно китайскую вазу династии Мин. – Заоднои размялся.