– Будто отец на нас смотрит?

– Да. Это касается тебя и меня.

– Без посторонних.

– Без посторонних, – согласилась она. Она легла ничком,согнув ноги в коленях, так что туфельки болтались в воздухе; щека уткнулась ввыцветшее одеяло. Сбросила туфельки, сначала одну, потом другую. – Расстегни,Джонни.

Он опустился на колени и расстегнул «молнию». В тишине этопрозвучало особенно громко. Ее спина казалась смуглой по сравнению с белойполоской бикини. Он поцеловал ее между лопаток, и она вся подобралась.

– Сара. – Шепотом.

– Что?

– Я должен тебе кое-что сказать.

– Ну?

– Во время одной из операций хирург по ошибке отхватил мне…

Она шлепнула его по плечу.

– Ты все тот же, Джонни. Еще скажи, что у тебя был друг,который свернул себе шею на карусели.

– Точно.

– Что-то не похоже, будто они тебя навек изуродовали. – Онапоймала его взгляд, глаза у нее так и светились. – Совсем не похоже. Проверим?

Пряно пахло сеном. Время застыло. Грубость армейскогоодеяла, гладкость ее кожи, ее нагота… Он вошел в нее, как входят в старый, недо конца забытый сон.

– Джонни… о боже… – В голосе нарастающее возбуждение.Ускоряющийся танец бедер. Слова откуда-то издалека. Ее волосы обжигали емуплечо и грудь. Он зарылся в них с головой, потерялся в этом полумраке.

Время застыло. Запах сена. Одеяло грубой выделки. Старыйсарай, слегка поскрипывающий, как оснастка корабля, на осеннем ветру. Слабыйсвет пробивается сквозь щели в потолке, расслаиваясь на десятки солнечныхнитей, в которых пляшут частички мякины. Пляшут, кружатся.

Она выкрикнула. В какой-то миг она выкрикнула его имя, ещераз, и еще, и еще – как будто заклинала. Ее ноготки вдруг вонзились в него. Воти откупорено старое вино, вино прекрасного урожая.

Потом они сидели у окна, смотрели во двор. Сара набросилаплатье на голое тело и ненадолго оставила его одного. Он сидел, ни о чем недумая, достаточно было и того, что он видит, как она появилась в другом оконцеи направилась через двор к крыльцу. Она наклонилась над детской кроваткой,поправила одеяла. Когда она возвращалась, ветер развевал ее волосы, ловил заподол платья.

– Он поспит еще полчасика, – сказала она.

– Правда? – улыбнулся Джонни. – Я, пожалуй, тоже посплю.

Она провела босой ногой, одними пальцами, по его животу.

– Только попробуй.

И все повторилось, только на этот раз она сидела, почти вмолитвенной позе, – голова склоненная, волосы закрывают лицо… И вот всекончено.

– Сара…

– Нет, Джонни. Не говори ничего. Пора.

– Я только хотел сказать, какая ты красивая.

– Правда?

– Правда, – ласково сказал он. – Милая Сара.

– Мы все вернули? – спросила она.

Джонни улыбнулся.

– Мы сделали все, что могли.

Вернувшись домой из Уэстбрука, Герберт как будто неудивился, увидев Сару. Он поздоровался с ней, повозился с ребенком и упрекнулСару за то, что не приезжала с сыном раньше.

– У него ваши волосы и цвет лица, – сказал Герберт. – Думаю,что и глаза будут такие же, когда перестанут меняться.

– Лишь бы умом пошел в отца, – сказала Сара. Она наделапередник поверх голубого шерстяного платья. Солнце садилось. Еще минутдвадцать, и будет совсем темно.

– Вообще-то стряпней у нас занимается Джонни, – сказал Герберт.

– Разве ее остановишь? Пришлось уступить силе.

– Может, оно и лучше, – сказал Герберт. – А то от тебя,кроме франко-американских спагетти, ничего не дождешься.

Джонни швырнул в отца журналом, и Денни залился высоким,пронзительным смехом, который отдавался во всех уголках дома.

Неужели отец все понял? – спрашивал себя Джонни. У меня,наверно, это на лице написано. Потом, когда в чуланчике отец искал коробку со старымиигрушками Джонни, которые Герберт не позволил Вере раздаривать, Джонни решил:Наверное, он понимает.

Они ужинали. Герберт спросил Сару, что делает Уолт вВашингтоне, и она ответила, что муж отправился на конференцию по поводу земель,которые индейцы требуют обратно; на таких совещаниях, сказала она,республиканцы в основном выясняют, куда дует ветер.

– Большинство политиков, с которыми Уолт встречается,уверены, что, если в будущем году выдвинут Рейгана вместо Форда, это будетозначать смерть партии, – сказала Сара. – А если Великая старая партия умрет,то Уолт не сможет баллотироваться на место Билла Коэна в семьдесят восьмомгоду, когда Коэн будет претендовать на место Билла Хатауэя в сенате.

Герберт наблюдал, как Денни старательно поглощает фасоль,один стручок за другим, пуская в дело все свои шесть зубов.

– Не думаю, что у Коэна хватит терпения ждать до семьдесятвосьмого года, чтобы попасть в сенат. Он выступит против Маски в будущем году.

– Уолт говорит, что Коэн не такой уж болван, – сказала Сара.– Он подождет. Уолт считает, что его собственный шанс не за горами, и я начинаюему верить.

После ужина они сидели в гостиной, и разговор ушел отполитики. Они смотрели, как Денни играет со старыми деревянными машинками игрузовиками, которые молодой еще Герберт Смит смастерил для своего сынадвадцать пять с лишним лет назад. Молодой еще Герберт Смит, муж крепкой,добродушной женщины, выпивавшей иногда вечером бутылочку пива «Черная марка». Унего не было ни сединки в волосах, он связывал с сыном большие надежды.

Он, конечно же, понимает, думал Джонни, отпивая кофе. Знаетон или не знает, что произошло между мной и Сарой сегодня днем, подозревает илине подозревает, что могло произойти, он понимает главное: это большойсамообман. Ни изменить, ни исправить ничего нельзя, можно лишь попытатьсяпримириться. Сегодня днем мы с ней заключили брачный союз, которого никогда небудет. И вот сегодня вечером отец играет со своим внуком.

Джонни вспомнил о Колесе удачи – вот оно замедляется,останавливается.

Зеро. Все проигрывают.

Подкралось уныние, гнетущее чувство безысходности, но онотогнал его прочь. Еще не время грустить; во всяком случае, не сейчас.