– Как ты себя чувствуешь?

– По-моему, лучше некуда, – сказал Джонни, вспомнив, как онприпечатал Ричарда Диса несколько дней назад.

– Вот и хорошо. А то ты был слабоват, когда я последний разтебя видела.

Джонни кивнул:

– Операции.

– Джонни…

Он взглянул на нее, и снова все странно соединилось,какие-то догадки, чувство вины и затаенное ожидание чего-то. Она смотрела нанего – честно и открыто.

– Что?

– Помнишь… насчет обручального кольца?

Он кивнул.

– Оно было там. Там, где ты сказал. Я выбросила его.

– Выбросила? – Он нисколько не удивился.

– Я выбросила его и ни слова не сказала об этом Уолту. – Онатряхнула головой. – Сама не знаю почему. С тех пор оно не дает мне покоя.

– Не надо об этом думать.

Они стояли на ступеньках, лицом к лицу. Кровь прихлынула кее щекам, но глаз она не опустила.

– Я хочу, чтобы мы кое с чем покончили, – сказала онапросто. – Пока что нам такой случай не представлялся.

– Сара… – начал было он и умолк. Он совершенно не знал, чтоговорить дальше. Внизу Денни проковылял шесть шагов, плюхнулся на землю ирадостно гукнул, не теряя присутствия духа.

– Да, – сказала она. – Не знаю, хорошо это или плохо. Ялюблю Уолта. Он порядочный, любить его легко. Единственное, на что я, наверное,способна, это отличить достойного человека от плохого. Дэн – тот парень, скоторым я встречалась в колледже, – был из плохих. Ты дал мне почувствоватьсовсем другое, Джонни. Без тебя я никогда не смогла бы оценить Уолта.

– Сара, ты не должна…

– Нет, должна, – возразила она. Голос ее стал низким инапряженным. – Потому что такое говорится раз в жизни. И человек либо понимаеттебя, либо нет, но в любом случае все сразу становится на свои места, потомучто снова затевать такой разговор уже невмоготу. – Она смотрела на негоумоляюще. – Ты понимаешь?

– Да, кажется, понимаю.

– Я люблю тебя, Джонни, – сказала она. – И всегда любила. Япыталась убедить себя, что мы разлучились по воле божьей. Не знаю. Развеиспорченная сосиска – это тоже воля божья? Или те двое, мчащиеся среди ночи пошоссе? Единственное, чего я хочу… – Теперь она говорила с каким-то страннымнажимом, слова ее звенели в прохладном октябрьском воздухе, словно золотаяпластинка под молотком чеканщика: – Единственное, чего я хочу, – это получитьто, что было у нас отнято. – Голос ее дрогнул. Она опустила глаза. – Хочу всейдушой, Джонни. А ты?

– Да, – сказал Джонни. Он протянул руки, но Сараотрицательно покачала головой и отступила. Он смутился.

– Только не при Денни, – сказала она. – Может, это и глупо,но только я буду чувствовать себя так, будто изменяю мужу у него на глазах. Яхочу испытать всё, Джонни. – На щеках ее вновь появился очаровательный румянец,он подействовал на Джонни опьяняюще. – Я хочу, чтобы ты обнимал меня, и целовал,и любил, – сказала она. Голос ее снова дрогнул, почти оборвался. – Наверное,это нехорошо, но я ничего не могу с собой поделать. Пускай нехорошо, затоправильно. Справедливо.

Он смахнул слезу, которая медленно сползала по ее щеке.

– Один-единственный раз, да?

Она кивнула.

– Сейчас мы попробуем вернуть все, что потеряли за эти годы.Все, что было бы, не случись непоправимое. – Она подняла глаза, они были ещезеленее, чем всегда, и полны слез. – Мы сможем вернуть все сразу, Джонни?

– Нет, – улыбаясь, сказал он. – Но можем попытаться.

Она с нежностью взглянула на Денни, который безуспешностарался влезть на чурбак.

– Когда он уснет, – сказала она.

Они сидели на веранде и смотрели, как Денни играет во дворепод бездонно голубым небом. Они не спешили, казались спокойными, хотя ихпостепенно охватывало возбуждение – они оба это чувствовали. Сара расстегнулапальто и села на качалку, закинув ногу на ногу; она была в светло-голубомшерстяном платье, волосы в беспорядке раскинулись по плечам, их шевелил ветер.Румянец не сходил с ее щек. А высоко в небе с запада на восток плыли белыеоблака.

Сара с Джонни болтали о разных пустяках – торопиться былонекуда. Впервые после выхода из комы Джонни не считал, что время – его враг.Отняв у них главное, оно предоставило им эту маленькую отдушину, и теперь онимогут использовать ее – ровно столько, сколько понадобится. Они говорили ознакомых, которые поженились, о девушке из Кливс Милс, получившей именнуюстипендию, о независимом губернаторе штата Мэн.

– Посмотри на него, – сказала Сара, кивая в сторону Денни.Малыш сидел на траве подле решеток для плюща, поставленных Верой Смит; онзасунул в рот большой палец и сонно глядел на Сару и Джонни.

Она достала с заднего сиденья «пинто» походную кроватку.

– Можно его уложить на веранде? – спросила она Джонни. –Ведь совсем тепло. Пусть поспит на свежем воздухе.

– На веранде ему будет хорошо, – сказал Джонни.

Она поставила кроватку в тени, уложила в нее сына и закрылаего до подбородка двумя одеяльцами.

– Спи, малыш, – сказала она.

Он улыбнулся ей и тут же закрыл глаза.

– Вот и все? – спросил Джонни.

– Вот и все, – согласилась Сара. Она подошла к нему иобхватила его шею руками. Он услышал, как под платьем зашуршала нижняя юбка. –Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, – сказала счастливая Сара. – Я ждала пять лет,Джонни, когда ты снова меня поцелуешь.

Он обнял ее за талию и осторожно поцеловал. Ее губыраскрылись.

– Ах, Джонни, – сказала она, уткнувшись ему в шею. – Я люблютебя.

– Я тоже люблю тебя, Сара.

– Куда мы пойдем? – спросила она, отстраняясь. Глаза еестали ясными и темными, как изумруды. – Куда?

В сарае за перегородкой, на свежем сене, он расстелилзастиранное армейское одеяло. Где-то наверху захлопали крыльями ласточки, нозатем, объясняясь на своем загадочном наречии, уселись на прежнее место.Запыленное оконце было обращено к фасаду дома. Сара расчистила глазок ипосмотрела, как там Денни.

– Все в порядке? – спросил Джонни.

– Да. Лучше здесь. В доме я бы чувствовала себя так… – Онабеспомощно пожала плечами.