Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкийдовольно-таки, но со срывами, и, как это ни глупо, показалось, что эхо ударилов переулке и отразилось от желтой грязной стены. Я быстро перешел на ее сторонуи, подходя к ней, ответил:

– Нет.

Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершеннонеожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а?Вы, конечно, скажете, сумасшедший?

– Ничего я не говорю, – воскликнул Иван и добавил: – Умоляю,дальше!

И гость продолжал:

– Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев,спросила так:

– Вы вообще не любите цветов?

В голосе ее была, как мне показалось, враждебность. Я шел снею рядом, стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совершенно не чувствовалсебя стесненным.

– Нет, я люблю цветы, только не такие, – сказал я.

– А какие?

– Я розы люблю.

Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виноватоулыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-такиподнял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их вруках.

Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня изрук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчаткес раструбом в мою, и мы пошли рядом.

– Дальше, – сказал Иван, – и не пропускайте, пожалуйста,ничего.

– Дальше? – переспросил гость, – что же, дальше вы могли быи сами угадать. – Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал:– Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке,и поразила нас сразу обоих!

Так поражает молния, так поражает финский нож!

Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так,что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда невидя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда... с этой, как ее...

– С кем? – спросил Бездомный.

– С этой... ну... этой, ну... – ответил гость и защелкалпальцами.

– Вы были женаты?

– Ну да, вот же я и щелкаю... на этой... Вареньке,Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я непомню.

Так вот она говорила, что с желтыми цветами в руках онавышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что если бы этого не произошло,она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.

Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же деньуже, через час, когда мы оказались, не замечая города, у кремлевской стены нанабережной.

Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будтознали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же,на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро сталаэта женщина моею тайною женой.

Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал сутра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. Задесять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ли ветхаякалитка. И как курьезно: до встречи моей с нею в наш дворик мало кто приходил,просто сказать, никто не приходил, а теперь мне казалось, что весь городустремился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровнемоего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну,кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить? Какие ножи?

Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого яиспытывал не менее десяти. Я не лгу. А потом, когда приходил ее час и стрелкапоказывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока безстука, почти совсем бесшумно, не равнялись с окном туфли с черными замшевыминакладками-бантами, стянутыми стальными пряжками.

Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца,постукивала носком в стекло. Я в ту же секунду оказывался у этого окна, ноисчезала туфля, черный шелк, заслоняющий свет, исчезал, – я шел ей открывать.

Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя такникогда и не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке,где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мнекакая-то женщина, но имени ее не знали.

– А кто она такая? – спросил Иван, в высшей степенизаинтересованный любовной историей.

Гость сделал жест, означавший, что он никогда и никому этогоне скажет, и продолжал свой рассказ.

Ивану стало известным, что мастер и незнакомка полюбили другдруга так крепко, что стали совершенно неразлучны. Иван представлял себе ясноуже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегда сумерки из-засирени и забора. Красную потертую мебель, бюро, на нем часы, звеневшие каждыеполчаса, и книги, книги от крашеного пола до закопченного потолка, и печку.

Иван узнал, что гость его и тайная жена уже в первые днисвоей связи пришли к заключению, что столкнула их на углу Тверской и переулкасама судьба и что созданы они друг для друга навек.

Иван узнал из рассказа гостя, как проводили деньвозлюбленные. Она приходила, и первым долгом надевала фартук, и в узкойпередней, где находилась та самая раковина, которой гордился почему-то бедныйбольной, на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтрак, инакрывала его в первой комнате на овальном столе. Когда шли майские грозы имимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотню вода, угрожая залитьпоследний приют, влюбленные растапливали печку и пекли в ней картофель. Откартофеля валил пар, черная картофельная шелуха пачкала пальцы. В подвальчикеслышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки,белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появилисьдолгожданные и обоими любимые розы.

Тот, кто называл себя мастером, работал, а она, запустив вволосы тонкие с остро отточенными ногтями пальцы, перечитывала написанное, аперечитав, шила вот эту самую шапочку. Иногда она сидела на корточках у нижнихполок или стояла на стуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков.Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Онадожидалась этих обещанных уже последних слов о пятом прокураторе Иудеи,нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила,что в этом романе ее жизнь.