Габарян пожал плечами.

– Тут в районе бывает иногда, что кто-то проваливался под землю. Один раз какой-то парень на велосипеде навернулся в старую штольню, сам нам звонил, выбраться не мог… Но такое – впервые. Нас вызвали из посёлка по поводу какого-то взрыва, думали, что это газ на старой колонке, а когда мы приехали посмотреть, то нашли вот это. Сам шар пришлось несколько часов раскапывать, он почти полностью в землю ушёл. Видимо, сарай этих умников стоял прямо над старой пещерой, а они ещё и умудрились здесь какие-то испытания проводить. В общем, доигрались…

Когда бригада, встретив следователя из области, уже отъезжала, Габарян бросил прощальный взгляд в сторону завала.

Аппарат был уже почти полностью выкопан, очищен от земли и песка и готов к подъёму на поверхность. На переднем жестяном листе в лучах уже клонившегося к закату солнца переливались радужные разводы то ли от взрыва, то ли от какого-то перегрева. Хорошо было видно стенки металлического яйца, распёртые и перекошенные по сторонам, словно после вакуумной камеры. Непонятный аппарат, завал, мучительная смерть в темноте…

Спасателю вспомнилось, как он только откинул тяжёлый люк. С каким ужасом взирали на него два мертвеца, по таинственным причинам сгинувшие в средневековой пещере в полуметре от своего спасения! Как, почему и зачем понадобилось им умирать подобной смертью?

Безумие, сплошное безумие…

Фараон

Первые лучи солнца пробились сквозь невесомую ткань, укрывавшую ложе, и упали на изящный столик с резными ножками, стоящий у противоположной стены. Человек на кровати устало раскрыл глаза и сделал тяжёлый вдох.

Каждое новое утро приносило фараону новую боль. Ночь была единственным утешением старика, тем временем, когда физические и духовные страдания правителя отступали и даровали ему недолгий покой. И чем легче было засыпать Се́ти, тем ужаснее было очередное пробуждение.

Первые солнечные блики, играющие на царской посуде, будили фараона. Дворец просыпался и начинал жить своей жизнью – грохотать, скрипеть, где-то играла музыка, слуги вели на задние дворы кричащих животных, и только лишь в покоях престарелого владыки Верхнего и Нижнего Египта – «тростника и пчелы», некогда грозного и всеми почитаемого фараона, царил сумрак и покой. Однако это не была мирная тишина, которая сопровождает спокойную и размеренную жизнь счастливого человека, нет. Это было зловещее и гнетущее молчание, затишье перед сильной бурей, которая должна была уже вот-вот разыграться.

Се́ти чувствовал это. Он уже давно знал, что умирает и что жить ему остаются считанные недели, быть может, даже дни. Но сегодняшний день был особенным – взглянув на лучи, протягиваемые богом Ра всем живущим на земле, фараон понял, что до вечера он не доживёт.

С тихим стоном опустилась и вновь поднялась грудь нераздельного господина Двух земель. Сухие губы что-то прошептали, однако рядом не было никого, кто мог бы его услышать. Вот уже почти месяц, как ноги не держали царя, и он почти не покидал своей постели, лишь изредка приказывая вынести себя на носилках в сад или на балкон.

Рука Се́ти согнулась и сжала тяжёлый амулет, висевший на его шее. Сухие и немощные пальцы погладили изображение солнечного диска, отбрасывавшего золотые блики на цветной потолок.

– О, Ра, пребудь со мною, – прошептал царь. – Не оставь меня перед порогом своего царства…

Спёртый полупустынный воздух, продувавший помещение через окна, заставлял дополнительно страдать больное тело фараона. Се́ти часто дышал, и капли пота выступали на его лице, оставаясь в седых волосах.

Каждое утро начиналось с того, что фараон вспоминал о своей беспомощности, и каждое утро ему приходилось её заново осознавать. Ведь во сне всё было так хорошо, так спокойно, он был молод, здоров, силён и красив. Вот мать его, Херуме́рит, жива и держит его за руку. Он играет и убегает в заросли лотоса, растущего в углу сада. Его мать улыбается и не может его найти; где же он, куда подевался? В восторге мальчик хлопает в ладоши и бесшумно смеётся, затем раздвигает растения и высовывает свою голову. Теперь Херуме́рит бежит за ним, пытаясь догнать, а Се́ти бежит к небольшому пруду и пугает ибисов. С шумом хлопая крыльями, птицы разлетаются во все стороны.

А вот приезжает его отец, Рамсес. Он вернулся из похода и очень устал, а скоро вновь отправляется бить нубийцев. Проходит пышная церемония встречи, а затем и проводов фараона и его войска, и Рамсес водит Се́ти смотреть на колесницы и захваченных в диких землях слонов.

Затем отец вновь уезжает, а потом Се́ти говорят, что он больше не приедет. Се́ти не понимает – как он может не приехать? Ему отвечают, что его отец теперь пребывает в другом месте, и ему сейчас хорошо. С ним его верные слуги, и он ждёт, чтобы сын его продолжил начатое, а потом, много лет спустя, они вновь увидят друг друга.

Потом он уже вспоминает мать, как она лежала на своём ложе, а он стоял рядом. Мать гладила его волосы и что-то шептала слабым голосом, рядом стояли её слуги и врачи. Ему почему-то запомнилось большое медное блюдо для воды с изображённой на нём головой Тота – бога знаний и мудрости, строго смотревшего в глаза мальчику, – в которое жрецы обмакивали тряпки и прикладывали их к голове царицы.

В тот момент маленький фараон впервые понял, что есть что-то более важное, чем то, чем он жил до этого, более важное, чем его игры и развлечения. Лежавшая без сил на кровати мать пыталась что-то сказать, передать ему; он не понимал ничего. Слёзы катились из красных и воспалённых глаз царицы, и у неё не было сил говорить.

После смерти родителей Се́ти понял, что он что-то тогда недоговорил, недопонял. Ему стало видеться, что вся жизнь его до этого момента, которая, как ему казалось, очень долго тянулась и была совершенно беспечной и безмятежной, прошла совершенно впустую, что он не использовал то время. Ему хотелось что-то сделать, чтобы его запомнили, что-то изменить, однако он не знал, с чего начинать. Се́ти слушал своих придворных, жрецов, он участвовал в праздниках и торжественных церемониях и постепенно увлёкся кутежами.

Молодой фараон начал вести бурную жизнь. Его постоянные увеселения и празднества в огромной компании своих сверстников из числа детей вельмож и сановников разоряли опустевшую после войн казну. Крестьяне были недовольны, армия негодовала. Честные воины – ше́мси – роптали на офицеров за неуплату жалованья, те роптали на своих начальников