эти… И учительница, наверное, строгая.

Тот едва заметно пожал плечами:

— Да нет… Нормальная она, старенькая, правда, уже. А уроки… — он чуть наклонил голову на бок и скептически скривил губы. — Нам же пока много не задают. Да мы в школе их и делаем почти все, на продлёнке.

— На какой продлёнке?

— Я ж тебе уже рассказывал… Это если кого не могут сразу после уроков домой забирать, то они ещё в школе остаются.

— Прямо до вечера?

— Да нет, не до вечера, до четырех часов можно.

— А потом ты куда?

— Потом иногда мама забирает, когда раньше с работы отпрашивается, а чаще Светка.

— Лёнька, а почему тебя в ту же школу не отдали, где Светка учится? Вы бы тогда вообще вместе ходили.

— Так её школа дальше. Когда Светка в первый класс пошла, нашей школы ведь ещё не было, её позже построили.

— А почему она сейчас в твою школу не ходит?

— Потому что ей всего два года осталось учиться, вот и не хочет. Говорит, я в той школе всех знаю, а тут никого.

— Понятно… — Валерка пнул пластиковую бутылку из‑под газировки, валявшуюся на тротуаре. — А в этой продленке вы только уроки делаете и всё?

Лёнька тоже пнул бутылку.

— Да нет, не только. Сначала в столовой обедаем, потом в классе сидим: уроки делаем, можем играть во что-нибудь.

Ребята дошли до детской площадки во дворе нового дома. Несколько мальчишек гоняли между горкой и песочницей мяч, и Лёнька с Валеркой присоединились к ним.

Примерно в это же время в Лёнькиной квартире состоялся другой разговор.

— Послушай, Андрей, — тихо говорила Лёнькина мама, стоя у окна и глядя во двор, — мне всё это уже осточертело.

Андрей — её муж и Лёнькин отец — с виноватым видом сидел на диване перед выключенным телевизором.

— Оль, ну ладно… — протянул он. — Ну чё ты?

— Я уже каждую пятницу жду как не знаю чего… А какой пример ты сыну подаешь? Он же видит всё это.

— Ну чё такого-то? — скуксил болезненную гримасу Андрей. — Чё ты в самом деле? Просто у Сани Менькова вчера годовщина была как устроился к нам. Ну вот и посидели немного.

— Немного? Это ты называешь — немного? Немного, это когда от силы на час-два задержался, а ты домой в двенадцать ночи пришел! Ты считаешь, это нормально? Мне надоело это, Андрей. И сын ведь всё это видит!

— Да он спал уже… Слушай, а где Светка-то у нас? Уже усвистала куда-то?

— Светка в библиотеку ушла, а ты не переводи разговор на другую тему, я ещё не закончила. Вот именно, — продолжила она недовольным тоном после секундной паузы, — сын ложится спать, а отца дома ещё нет. Это, по-твоему, нормально? Ты бы хоть поинтересовался как у него с учебой дела идут. В школу бы сходил, поговорил с учительницей, домашнее задание проверил. Он бы, глядишь, почувствовал, что отец не просто так, а… — она замолчала, подыскивая подходящие слова.

— Так он в школу-то только пошел. Месяца ещё нет. Потом схожу как-нибудь.

— Вот именно: «потом», «как-нибудь». А мне что — одной всё тащить?

Муж поерзал на месте. У него после вчерашнего побаливала голова, да и в целом самочувствие было неважным, поэтому вести какие-либо разговоры сейчас не хотелось. Хотелось включить телевизор, завалиться на диван и просто лежать, смотреть бокс или футбол, и ни о чем не думать.

— Да почему одной-то? Я же не отказываюсь.

— Правильно, ты не отказываешься, ты просто ничего не делаешь. А, между прочим, школа — это не детский сад. Тут глаз да глаз нужен, не успеешь оглянуться как в компанию какую-нибудь попадет, потом будешь локти кусать, да поздно будет.

— Да ну, Оль… — поморщился Андрей. — Какая компания? Он ещё в солдатики играет. Да всё нормально будет.

— Нормально, нормально… У тебя всегда всё нормально. Ты вообще другие какие-нибудь слова знаешь?

— Ну так и чего?

— Ничего…

— Ну, Оль, — муж встал, подошел к жене, приобнял её за плечи, ткнулся носом в волосы, — ну не ругайся.

— А я и не ругаюсь, — жена освободилась из мужниных объятий и повернулась к нему лицом. — Я говорю о том, что тут надо постоянно руку на пульсе держать! Понимаешь ты это или нет? Реагировать в случае чего, меры принимать.

— Да ладно тебе… Надо будет, так примем.

Жена тяжело вздохнула:

— Примешь ты… — она посмотрела мужу в глаза. — И, Андрей… я же не требую, чтоб ты совсем был трезвенником, но так ведь тоже нельзя! Ладно — в праздники, когда событие какое, но не каждую же пятницу, а то и чаще!

— Ну не буду, не буду… Обещаю, — мужу хотелось, чтоб этот разговор поскорее закончился.

— Ладно, посмотрим, чего твои слова стоят.

— Оль, да всё нор… — начал Андрей, но осекся на полуслове и виновато улыбнулся.

На следующей неделе во вторник Лёнька, придя в школу, первым делом бросил взгляд на стол, стоящий в самом конце класса. Это была не учебная парта, а обычный стол, на который иногда складывали разные ненужные на уроках вещи: какие-то поделки, игры.

Вчера, то есть в понедельник, родители Борьки Радищевского — полного, крупного мальчика — принесли в школу потрясающую игру, чтобы сын играл в неё на продлёнке. Это была большая карта города, на которую ставились маленькие игрушечные дома, деревья, светофоры, машинки и даже люди. В свернутом виде всё это было уложено в яркую, цветастую коробку.

Сейчас, глянув на стол, Лёнька с радостью отметил, что коробка лежит на нём. Вчера ему так и не удалось поиграть в эту игру, которая абсолютно всем в их классе — и мальчишкам, и девчонкам — сразу же очень понравилась. Сначала Борька вообще не хотел никого подпускать к игре, но потом, когда его соседке по парте Варя Карпова чуть не разревелась, великодушно позволил поиграть ей и ещё нескольким ребятам. Однако Лёнька так и не смог добраться до игры. А потом пришла Светка и забрала его домой.

Сегодня после первого урока несколько ребят, в том числе и Лёнька, сунулись, было, сразу же к игре, но учительница строго заявила, что «все игры только в продлёнке, а на перемене надо отдыхать от уроков и выходить в коридор».

Сразу после уроков у Лёньки с игрой снова ничего не вышло. Круг тех, кому было дозволено поиграть в неё, определял Борька, и Лёнька, сидевшей в классе довольно далеко от Радищевского и не успевший с ним толком познакомиться, в этот круг не попал.

— Ну дай хоть