на днях рождения, сидели за одним столом, отмечая какие-то праздники, но ровно так же сидят за одним столом и обычные друзья или просто знакомые.

На вопрос Федора Тимофей кивнул:

— Работаю.

— Чего делаешь-то? — опять спросил тот, видя, что брат не развивает тему.

— Хлеб в магазин вожу из пекарни. На лошади. Утром только, а потом весь день свободный, ежели никаких дел больше не придумают.

— М-м-м… — промычал, глядя в телевизор, Федор. — А Елена чего делает?

— Да чего… Она-то на пенсии сидит, по хозяйству управляется.

— Много у вас скотины-то?

Тимофей сунул руку в карман ватных штанов и вынул мятую пачку «Примы».

— Да с чего много-то её будет… Коровенку, правда, пока держим, да курей с десяток. Ну и собака с кошкой… Хоть и не скотина, но жрать тоже дай.

— Понятно… От Сереги-то ничего не слыхать?

Сергей был единственным сыном Тимофея и Елены. Перед самой армией он за драку угодил на три года в колонию. Когда освободился, то даже не стал возвращаться домой, написал родителям, что завербовался куда-то на север и уехал. Оттуда от него была ещё пара писем, а потом он и вовсе пропал. Был человек и не стало. Елена писала какие-то запросы, пыталась искать сына, но всё без толку. Так они и жили, не зная то ли есть где у них сын, то ли нет его уже.

— Да ну… Столько лет ни слуху ни духу.

Тимофей достал из другого кармана спички и закурил. Федор пододвинул к нему ногой банку-пепельницу.

— На вот… сюда тряси.

И снова замолчали. Через некоторое время, поерзав в кресле, Тимофей спросил в свою очередь:

— А ты-то не работаешь?

Федор поморщился и махнул рукой:

— Да ну их в пим дырявый! Нет, не работаю. Мне пенсии хватает.

— Ты же, вроде, сторожил где-то раньше.

— Ну так это по первости, как на пенсию только пошел, ещё Марья живая была. Скучно стало, вот в садике сторожем и подрабатывал, да потом плюнул. Там у них картошку по ночам чистить надо, а мне оно к чему? Ладно бы маленько, а то здоровую кастрюлищу…

Федор, хоть и был моложе брата, но на пенсию вышел раньше, ещё в пятьдесят три года, по льготному подземному стажу. В отличие от Тимофея, который в родной деревне прожил всю свою жизнь, младший брат уехал из дома в двадцать четыре года, вскоре после того, как вернулся из армии. Но уехал недалеко: сперва обосновался в райцентре, где нашел себе жену, а потом устроился на работу на бокситовый рудник и перебрался в этот вот поселок, где и жил по сей день.

От рудника им в свое время дали просторную двухкомнатную квартиру в старом, послевоенной постройки, двухэтажном кирпичном доме. В этой квартире они с Марьей растили двоих детей — сына, народившегося первым, и дочь. Сын Аркадий незадолго до смерти матери погиб — его завалило в шахте, и это в свою очередь, наверное, приблизило Марьин конец. А дочь Зинаида, выйдя в свое время замуж за военного, оказалась с развалом Советского Союза в одночасье за границей — в Казахстане, где сейчас и жила. Она изредка писала отцу письма, но в последние годы, всё реже и реже, а о том, чтобы приезжать в гости, так и вовсе речи не шло.

— Зина-то пишет? — Тимофей, теребя бороду, посмотрел на рамку с фотографиями, висевшую над диваном.

— Да ну… Нужен я им сто лет.

— Как они там, в Казахстане-то?

— Да почем я знаю? Шибко плохо было б, так, поди, не жили бы.

— Понятно, — вздохнул Тимофей и вдруг встрепенулся. — Ой, из головы-то у меня вылетело… — встав, он вышел в коридор и сразу же вернулся оттуда, держа в руках поллитровку. — Вот взял, думал, посидим, может…

— Хо! Ну ты даешь! — хлопнул себя по бокам Федор. — И молчит, сидит…

— Так, говорю, из головы вылетело, — виновато улыбнулся старший брат.

— Значит, голова у тебя совсем дырявая стала, — хозяин поднялся с дивана. — На кухню пойдем или тут будем?

Тимофей пожал плечами:

— Да почем я знаю… Сам решай.

— Ладно, давай здесь посидим, — Федор принес из другой комнаты табуретку и поставил её между диваном и креслом. — Сейчас закусить чего-нибудь соображу.

Он ушел на кухню и через пять минут вернулся с большой тарелкой, на которой с одной стороны лежали ломти черного хлеба, а с другой — нарезанное кусками копченое сало. Потом из холодильника была извлечена банка с солеными огурцами и помидорами.

— Рюмки достань, — Федор кивнул на сервант с мутными стеклами, стоявший между телевизором и креслом, в котором сидел Тимофей. Тот взял со стеклянной полки пару небольших граненых стопок, поставил на табуретку.

Разлив водку, младший брат протянул свою рюмку:

— Ну давай за встречу, что ли?

— Давай за встречу.

Чокнулись, разом выпили.

— Кхэх, — крякнул Федор. — Ну вот, хоть кровь маленько разогнать, — закусывать он не стал, а сразу же налил по второй. — Повто́рим…

— Да ты не гони. Куда торопишься-то? — Тимофей достал из банки огурец и с хрустом откусил.

— Так, кого с одной-то… — Федор снова протянул свою стопку брату. — Надо, чтоб хоть зацепило чуток. Бери давай…

Тимофей покачал головой, но рюмку взял. Снова выпили, и Федор довольно откинулся на спинку дивана.

— Ну вот, другое дело.

Он отломил небольшой кусочек хлеба и положил в рот. Потом достал из пачки беломорину, не спеша размял ей пальцами, согнул мундштук гармошкой и закурил.

Какое-то время помолчали. Федор снова довольно крякнул и расправил плечи. По его телу пошло приятное тепло. Тимофей тоже откинулся в кресле, тоже закурил и спросил:

— Ты-то один живешь? Ни с кем не сошелся?

— Да как тебе сказать… — Федор пожал плечами. — Живет тут бабенка одна, здесь же, в моем подъезде, на первом этаже. Натальей кличут. Она сразу, как Марью схоронили, так давай ко мне захаживать. То поесть чего принесет, то постирать бельишко возьмет к себе. Ну и я ей нет-нет да помогу чем‑нибудь. Вроде, как и не вместе живем, не скажешь, что сошлись, но будто бы и не поодиночке, как-никак, а живая душа рядом. И ей веселей, как бы при деле она, при мужике, и мне с кем поболтать есть. Вот… Ну и, говорю, сам ей иной раз подмогну по хозяйству. Хотя, какое тут у нас хозяйство, в квартирах-то. Но то гвоздь какой в стенку вбить, то дверку у шкафа подправить…

От выпитого язык у Федора немного развязался. На Тимофее же две рюмки почти не сказались, поэтому младший брат налил по