колеса человеческой истории стали вращаться быстрее и технический прогресс набрал темп, необходимая для продолжения роста степень географической связанности снизилась, и цивилизации поменялись местами.

Тем не менее, с тех пор как Китай совершил переход к современному росту, в отсутствие серьезного сдвига новой технологической парадигмы и с учетом масштаба китайской экономики ее географическая связность, политическая централизованность и социальная сплоченность все еще могут вернуть страну обратно в авангард глобального процветания.

Истоки экстрактивных институтов

Как мы увидели в восьмой главе, географические условия имели критическое значение для природы институтов, сформировавшихся в разных колониях и сохранившихся до настоящего времени.

Тропический климат и вулканическая почва в Центральной Америке и Карибском бассейне, а также агроклиматические условия в других регионах Латинской Америки и Юга США сделали эти области идеальными для выращивания сельскохозяйственных культур, требующих обширных плантаций и массовый труд[274]. Эти географически особенности в колониальную эпоху привели к высокой концентрации землевладения и складыванию безудержно экстрактивных и эксплуататорских институтов рабства и принудительного труда. Эффект не был кратковременным. Даже когда эти колонии добились независимости, местные элиты стремились поддерживать существование тормозящих рост экстрактивных институтов, чтобы извлекать выгоду из сохраняющегося экономического и политического неравенства[275].

Более того, плодородные районы Центральной и Южной Америки, в которых зародились наиболее технологически развитые доколумбовы цивилизации, стали и местом, где колониальные державы сформировали экстрактивные институты, чтобы управлять эксплуатацией огромного коренного населения[276]. Возникновение этих институтов и их сохранение в постколониальную эпоху также можно объяснить косвенным влиянием географии, поскольку плотность популяции была выше там, где земля и климат позволяли кормиться за счет надежного сельского хозяйства. Они же обуславливали и более медленные темпы развития, превратив некоторые из этих процветающих регионов в наименее богатые в Америке.

Сходным образом география повлияла на жизнеспособность асимметричной торговли в колониальную эпоху, тем самым закрепив подпитывавшие ее и способствующие ее росту экстрактивные институты. На такого рода торговлю были ориентированы менее развитые регионы Африки и Северной и Южной Америки, за счет этого поддерживавшие существование самого экстрактивного из институтов – работорговли. Как обсуждалось в седьмой главе, выгоды от этой асимметричной торговли в колониальных державах ускорили переход к современной эпохе постоянного роста, а в развивающем мире замедлили его[277]. В частности, рабство влияло на экономическое развитие Африки и долгое время после окончания колониальной эпохи[278]. Страны этого континента, население которых больше всего пострадало от рабства и вынужденной миграции, по сей день имеют менее развитую экономику[279]. По этой же причине труднопроходимая местность, обычно препятствующая торговому и экономическому процветанию, оказывала долгосрочное благотворное влияние на экономическое развитие регионов, поскольку обеспечивала защиту и от охотников за рабами[280].

Но еще более глубокое влияние, чем опосредованное воздействие на конкуренцию и институты, география оказала на эволюцию культурных характеристик.

Географические корни культурных характеристик

Ориентация на будущее

Ориентация на будущее, или долгосрочная ориентация, является одной из самых важных для экономического процветания культурных черт. Она влияет на нашу способность сберегать, получать образование, продвигать или адаптировать новые технологии и, согласно работе голландского социального психолога Герта Хофстеде, значительно различается в разных странах[281]. Поскольку она влияет на формирование человеческого и физического капитала, технологическое развитие и экономический рост, ученые считают ее фундаментальным решающим фактором благосостояния страны.

Истоки этой культурной черты можно проследить вплоть до географической среды, в которой она развилась. Представим некое общество мальтузианской эпохи, в котором люди обдумывают две возможные стратегии использования земли. Потребительская стратегия – использовать весь участок под собирательство, рыбалку и охоту, чтобы обеспечить ежедневное потребление. Эта стратегия гарантирует скромный, но стабильный круглогодичный приток продовольствия. Стратегия вложений – напротив, сократить объем текущего потребления и использовать часть земли под посадки. Такая стратегия требует некоторой долгосрочной ориентации, поскольку предполагает необходимость сократить текущее потребление ради увеличения потребления в будущем.

Рис. 17. Потенциальный выход калорий для местных культур до 1500 г.

На рисунке показано распределение потенциального суточного выхода калорий в период от посадки до сбора урожая для культур, которые росли в конкретном регионе до 1500 г. Чем выше выход калорий, тем темнее цвет[282].

Стратегия вложений исторически приносила больше выгод в регионах, где сельскохозяйственные культуры давали более высокие урожаи и где можно было бы ожидать, что большая часть доступной территории будет отдана под посадки. Общества, населявшие подобные плодородные регионы, действительно имели более высокий уровень дохода и – в мальтузианскую эпоху – больший репродуктивный успех. Это подтверждало выгодность их стратегии, укрепляя их благосклонное отношение к долгосрочной ориентации, которая будет передаваться из поколения в поколение и получать большее распространение среди потомков. Таким образом, различия в урожайности могут быть причиной разной степени ориентации на будущее в разных регионах мира.

Безусловно, для разных континентов и разных регионов внутри них характерны разные показатели урожайности (рис. 17). В частности, до 1500 года основные культуры в Европе (ячмень) и Азии (рис) давали почти вдвое большее потенциальное среднесуточное число калорий (на акр), чем соответствующая культура в Черной Африке (горох), а период их культивации от посадки до сбора урожая на треть меньше.

Эмпирические данные показывают, что на каждом континенте страны, население которых происходило из регионов с более высокой потенциальной отдачей от выращивания сельскохозяйственных культур, как правило, даже с учетом других географических, культурных и исторических факторов более ориентированы на долгосрочную перспективу[283]. Кроме того, анализ, основанный на опросах в рамках Европейского социального исследования (2002–2014) и Всемирного исследования ценностей (1981–2014), дает возможность предположить, что люди, которые жили в регионах с более высокой потенциальной отдачей от выращивания сельскохозяйственных культур, предрасположены к тому, чтобы быть более ориентированными на будущее[284].

Но, как это бывает, такие результаты могут быть обусловлены и обратной причинно-следственной связью. Эта корреляция может отражать и тот факт, что общества с более сильной долгосрочной ориентацией выбирают выращивание культур, требующих более долгосрочных инвестиций. Однако эта корреляция связана с потенциальным выходом калорий, которая полностью определяется агроклиматическими условиями, а не тем, какие культуры выращиваются в регионе. Тот факт, что на такие характеристики (в значительной степени) не влияет человеческий выбор, подразумевает, что обратная причинность не работает. В то же время тот факт, что потенциальная урожайность (что неудивительно) сильно связана с фактической, позволяет предположить, что урожайность действительно является тем механизмом, который запустил эволюцию этой культурной характеристики.

Другое объяснение может заключаться в том, что общества, которые более долгосрочно ориентированы, заканчивают тем, что мигрируют в регионы, подходящие для возделывания высокоурожайных культур, требующих долгосрочных вложений. Однако факты свидетельствуют, что внедрение высокоурожайных культур из Нового Света (например, маиса и картофеля) в результате Колумбова обмена оказало значительное влияние на долгосрочную ориентацию оседлых обществ