выраженной асимметрией и однобокостью. Это выглядело так, словно Склют свалился с крыши высотного здания и как приложился правой щекой к асфальту, так она у него и осталась вдавленной, плоской и иссеченной множеством мелких шрамов.

История о том, каким образом Склют приобрел свое увечье, на зоне была общеизвестна и отнюдь не способствовала повышению его авторитета – если вообще можно говорить об авторитете чушка-парашника, мотающего пожизненный срок по той статье УК, которую еще на воле облюбовал для себя этот любвеобильный подонок.

Так вот, однажды, выйдя на промысел в тот самый лесопарк, где его ловили и не могли поймать уже второй год подряд, Склют довольно быстро заприметил лакомый кусочек в лице молоденькой, смазливой и крайне легкомысленно одетой девицы, которая в сгущающихся сумерках одна, без провожатых, бесстрашно шагала по петляющей среди густых зарослей узенькой безлюдной тропинке. Ее оголенные до последнего мыслимого предела незагорелые ноги соблазнительно мелькали в полумраке, светлые волосы ниспадали на плечи… ну, и так далее. Много ли надо человеку, имеющему сдвиг на половой почве? То-то, что немного, а того, что увидел в тот вечер Склют, хватило бы и нормальному, здоровому мужику, чтобы у него в голове зашевелились не особенно пристойные мыслишки.

Действуя по отработанной, сто раз проверенной и никогда не дававшей сбоев схеме, Склют настиг жертву и, одной рукой обхватив ее сзади за шею, другой поднес к лицу тусклое сточенное лезвие. «Пикнешь – прирежу», – как обычно, пообещал он.

Дальнейшее он помнил смутно, короткими урывками. Девица послушалась и не стала пищать, но это было последнее, что произошло по сценарию. Запомнилось ощущение стремительного полета, завершившегося слепящей вспышкой, от которой разом онемела половина лица. Это повторялось несколько раз – сколько именно, Склют не знал, ему в тот момент было не до подсчетов. Когда за ним приехал наряд, везти его пришлось не в отделение, а в больницу скорой помощи, где медикам, прежде чем приступить к наложению швов, пришлось долго выковыривать вонзившиеся в его расквашенную, деформированную физиономию щепки и кусочки древесной коры. Откуда у него на физиономии эта инкрустация, Склют тоже не помнил, но врачи предположили, что раньше кора находилась на деревьях, о стволы которых пациента неоднократно и явно со всего размаха ударяли лицом. Позже, во время суда, Склют узнал, что его несостоявшаяся жертва в недавнем прошлом входила в национальную олимпийскую сборную по таэквондо.

Такой вот, по словам некоторых свежеиспеченных сидельцев, нынче пошел неадекватный, скорый на руку лох. Отсидев свой срок от звонка до звонка и очутившись на воле, Гунявый убедился, что рассказчики были правы – если не во всем, то во многом. Лохов на Руси по-прежнему хватало, но риск нарваться на неприятности заметно возрос. У выбирающегося из такси пьяного жирного гуся в барсетке, помимо тугого лопатника, запросто мог обнаружиться пистолет – травматический, газовый, а то и нарезной, ставший с некоторых пор на вполне законных основаниях доступным всякому, кто имел бабки и связи и не имел судимостей. Газовые баллончики, шокеры, навыки, полученные на курсах самообороны, – все это изрядно осложнило жизнь потрепанному, постаревшему, утратившему былую сноровку и кураж налетчику. И еще эти мобильные телефоны! Когда Гунявый отправлялся в свою последнюю ходку, они только-только начали появляться и еще не получили широкого распространения ввиду своей чудовищной дороговизны. Теперь такой хреновиной мог владеть (и владел) любой сопляк, способный разобрать цифры на кнопках, и уже никому не надо было, стоя посреди улицы, орать «Караул!» или бежать за три квартала к ближайшему телефону-автомату. Словом, за полтора с лишним десятка лет жизнь на воле изменилась так круто, что Гунявый ее не узнал и почти перестал понимать.

Прежде чем возвращаться к активной работе по специальности, следовало осмотреться, обзавестись знакомствами и разработать какой-никакой план предстоящего дела. Увы, этот процесс неоправданно затянулся, чему, помимо пошатнувшегося здоровья, немало способствовали условия существования: пойти Гунявому было некуда и не к кому, он жил на улице и день ото дня мало-помалу сливался с разношерстной, но одинаково никчемной массой столичных бомжей.

И он бы обязательно пропал, если бы в один далеко не прекрасный день во время пьяной ссоры не прирезал бутылочным горлышком одного из своих новых коллег и сожителей по расширительной камере теплотрассы. Его повязали, и тут ему повезло: он попался на глаза майору Молоканову, который разглядел (не иначе как по вытатуированным на фалангах пальцев перстням) в своем новом временном подопечном заслуживающий внимания потенциал. Так, вместо того чтобы снова сесть за решетку и, вероятнее всего, окончить свои дни на нарах, Гунявый приобрел новый для себя статус платного осведомителя и специалиста по выполнению некоторых деликатных поручений.

Работал с ним в основном капитан Арсеньев. Молоканов до личных встреч с Гунявым снисходил редко, ограничиваясь незримым, но явственно ощутимым присутствием где-то на заднем плане. Голос капитана был голосом Молоканова; голос Молоканова был для Гунявого голосом всемогущего Божества, которое держало в руке гнилую нить его судьбы.

Сегодня на Гунявого была возложена ответственная и, как следствие, хорошо оплачиваемая миссия. Следуя полученным инструкциям, он потратил часть выданного ему аванса на посещение бани и парикмахерской, а также на приобретение в магазине секонд-хенда чистой одежды. И вот теперь, одетый довольно нелепо, но чистенько, отмытый до скрипа, впервые за два года подстриженный и гладко выбритый, он шел по незнакомой московской улице, привычно сторонясь милицейских патрулей. По случаю стрижки и бритья ему полагалось бы благоухать одеколоном, и он, в принципе, ничего не имел против – гулять так гулять! Но полученные инструкции строго-настрого запрещали такую роскошь, как одеколон, и Гунявый не стал спорить: подумаешь, одеколон! Его можно будет купить потом, после дела, и уж тогда опрыскаться им с головы до ног, как снаружи, так и изнутри.

В одном кармане у него лежал паспорт с московской регистрацией – временной, но, спасибо товарищу майору, регулярно продлявшейся без каких-либо проблем и лишних вопросов, а в другом – презентованный все тем же товарищем майором дешевенький мобильный телефон, служивший свидетельством постепенного приобщения Гунявого к благам современной цивилизации. По проезжей части мимо него с шорохом и негромким гулом проносились автомобили – совсем не такие, как те, что ездили по улицам перед тем, как его повинтили после налета на обменник. Глядя на них, Гунявый всякий раз вспоминал, как ни странно, школу, из которой отправился прямиком в зону. Учительница по русскому языку у них была молоденькая, некрасивая, но со стройной фигуркой