закатил глаза. — Кое-кто… кое-кто вас очень ищет. Ну, мы узнали. И этот кое-кто, кажется, настроен слишком уж… серьёзно. Он даже, я бы сказал, в бешенстве?

Лицо Эрики вдруг изменилось. Глаза округлились, и в них засверкал дикий восторг. Она хлопнула в ладоши и громко рассмеялась. Йоханесс почувствовал себя обделённым и брошенным. Не трудно было догадаться, что говорил тупица-Адам про нахрен никому не сдавшегося Кристиана.

В сердце разгоралась жгучее болезненное чувство, приплавленное недавно выпитым виски. А может, Эрика вообще всё это затеяла ради своего муженька — и убийство, и любовника, чтобы заставить того мучиться, страдать, высчитывать и проявлять эмоции. Чёрт ведь знает, какие у них там отношения. Ведь вряд ли Ричардсон относится к Йенсу серьёзно. Она ни разу ещё не проявляла желания потратить время на разговоры о личном. Наверняка ей вообще было плевать, что мужчина из себя представляет. Всё, что нужно, она и так уже знала.

— Ха-ха, кажется, мудак попался на удочку. Скотина, так ему и надо. Как думаешь, нарубит дров сгоряча? — она довольно потёрла руки.

— Конечно, мисс Ричардсон. Говорят, уже.

— Что-что, радость моя? — взволнованно ахнула Эрика. — Ладно. Ладно! Адам, где моя шляпа? Срочно нужно… посмотреть на этот цирк.

Она злобно оскалилась и принялась крутиться вокруг себя, видимо, пытаясь найти шляпу. Шляпу в кабинет она не заносила, и в любой другой ситуации Эрика показалась бы Йенсу забавной. Но сейчас он злился. Горькое разочарование смешалось с гневом, формируя весьма неприятную кашу из эмоций.

— Эрика, — тихо позвал он, пытаясь обратить на себя внимание мафиози.

— А, точно, — хмыкнула она, на мгновение задержав взгляд на Ольсене. — Адам, пусть Боб отвезёт Йоханесса домой. А ты поедешь со мной.

У Йенса округлились глаза от ужаса. Неужели от него так просто сейчас избавятся? Буквально выбросят, почти как того мужчину со вскрытым горлом. Ольсен поёжился. По сути, он, как и тот несчастный, был всего лишь игрушкой в игре, которую замыслили Эдвардс и Ричардсон. Лишний пазл, который выкинут, когда обнаружат его ненадобность. Йенс попытался успокоиться. Вообще-то изначально он на то и рассчитывал. На что ему жаловаться вообще? Лекарство есть, не слишком частое ни к чему не обязывающее времяпрепровождение с красивой женщиной — тоже. Присутствует небольшой страх смерти от рук её мужа, но Эрика сказала, что не позволит. Да и наверняка он не первый. Назовите хоть один недостаток! Одни плюсы, и, быть может, Йенс даже в большей выгоде, чем Ричардсон. Зачем злиться? Да и, в целом, ничего страшного, что сегодня ничего не получилось — он на то и не рассчитывал. Йенс вообще, если честно, рассчитывал поспать. Планы как раз получится реализовать более-менее. А ещё его не убили, вопреки ожиданиям — тоже плюс.

Да о каком вообще спокойствии, чёрт возьми, может идти речь? Ольсен сжал пальцы в кулаки. Здравый смысл говорил дельные вещи, но опьянённый алкоголем разум и бешено бьющееся сердце ему не подчинялись. Эрика чужая жена, чужая женщина, а какой-то нищий киномеханик ей и бесплатно нахрен не сдался. Йоханесс пытался вникнуть в эти мысли, пытался приколотить их к своему разуму, пытался их запомнить и осознать, но никак не выходило просто взять и смириться с этой очевидной и крайне неприятной правдой. Какой-то бешеный зверь сорвался с цепей и рвал, драл на клочья внутренности. Ольсен прожигал взглядом эту красивую женщину и думал о том, что лицо кому-нибудь бы сейчас ради неё разбил. Может быть, даже её страшному и ужасному мужу.

— Ты расстроился что ли? — кажется, от проницательных прекрасных глаз Эрики не укрылось настроение Ольсена. Она подошла ближе и обвила руками его торс, с усмешкой, задрав голову, глядя прямо в глаза.

Адам за её спиной изобразил рвотный позыв, но Йоханессу было плевать на этого клоуна. Он удивлённо уставился на Ричардсон в ответ. Понятное дело, глава мафии — может позволять себе все, что угодно только, но Йенс и не задумывался о том, что Эрика так может. Конечно, в её объятие не было вложено и капельки тепла, она вела себя скорее как взрослый, который пытался успокоить капризного ребёнка — с некоторым снисхождением, с весельем в глазах, потому что, по её мнению, драма очевидно истерики не стоит, но неразумное дите продолжает строить недовольную мину. Но Йенс всё равно окоченел, пытаясь запомнить этот момент, отложить в памяти, пытаясь запомнить это касание не только глазами, но и кожей. Ольсен не был уверен в том, как ему следует поступить. Обнять в ответ? А позволено ли ему? А стоять истуканом не идиотский поступок ли?

— Ну не строй такую недовольную мордашку. Тебе не идёт, — усмехнулась Ричардсон. — Продолжим в следующий раз, если будешь себя хорошо вести.

Она щелкнула Йенса по носу, заставив его вздрогнуть, а затем помахала рукой и утопала прочь из кабинета. Шлейф её духов всё равно не затихал ещё долгое время, а сердце в груди так и не собиралось возвращаться к привычному темпу. Какая же она неописуемо необычная. Странная и прекрасная. Таких во всем мире нигде больше не сыщешь. Ищи, где угодно. В самом тёмном лесу, в горах, на дне океана — нигде такой же не найдётся.

— Я уже несколько минут пародирую твоё дебильное выражение лица, а ты так и не заметил. Видимо, всё настолько плохо, — с издёвкой произнёс Адам.

— Отъёбись, — грубо бросил Йоханесс.

Он пребывал в странном настроении. Мысль о том, что Ричардсон собралась куда-то к своему грёбанному мужу, выводила из себя. Но от неё пахло розами, и она так сладко целовалась, что воспоминания тягучей негой расплывались по крови. Но Йоханесс всё равно дико бесился, как бешеная собака, посаженная на цепь. Эрика превращала его в идиота. Или он сам превращал себя в идиота. Смысл один и тот же.

— Только не захлебнись в своей ревности, — засмеялся Адам. — Пиздец. Какой же ты никчёмный.

Ревность. Да. Это грёбанное чувство, засевшее в костном мозге, имело простое и вполне очевидное название — ревность. Только нахрена ему ревновать женщину, у которой есть муж и ребёнок от него же? Нахрена волком смотреть на каждого мужика в её поле зрения? Нахрена беситься и рвать волосы, размышляя о том, чем Эрика будет заниматься оставшуюся ночь? В этом не было никого смысла, потому что Ольсен не мог ей ничего предъявить. Это изначально было нечестно. Йоханессу нельзя ни с кем быть, кроме неё, а Эрике дозволено всё, что угодно. С ужасом Ольсен понял, что не хочет, чтобы Ричардсон касался кто-то