— Веришь теперь? — спросил Ольсен, посмотрев на неё сверху вниз.

— Думаешь, один раз встал на колени передо мной — и всё, я растаю? — фыркнула Эрика, изогнув одну бровь.

Йоханесс поднялся на ноги и встал прямо перед ней, опираясь руками о стол по обе стороны от её бёдер. Нежных розовый запах вновь окутал мужчину, и он невольно втянул этот запах — его хотелось заточить в лёгких, запрятать и никогда-никогда не переставать ощущать. А ещё хотелось, чтобы никто другой его тоже не чувствовал.

— А что тебе надо? — едва слышно спросил Йенс, любуясь прекрасным лицом, находящимся от него в томительной близости. Он видел дрожание ресниц, блеск бирюзовых глаз, видел, как поднимается и опускается чужая грудная клетка.

— Тебе подробная инструкция нужна? — хмыкнула Эрика.

Он бережно переложил одну руку женщины на заднюю поверхность своей шеи, заставляя зацепиться пальцами, другу бережно поднял ко рту. Йоханесс мягко поцеловал острые костяшки, тонкие пальцы, нежное запястье. Руки, которые были по локоть в крови, руки, которые вырывали сердца, руки, которые убивали, пытали и мучали. Руки, которые заставляли его сердце биться чаще — какая нелепая ситуация! Эти руки могли задушить и разорвать на клочки, а он их целовал — бережно, тщательно, мягко. Продолжал глядеть в бирюзовые глаза и искренне не понимал, что вообще здесь забыл. Рядом с этой опасно-прекрасной женщиной, рядом с главой мафии, которая даже сидя на столе смотрела снисходительно, так, словно целовать просто разрешала. Как целовать императора, как целовать правителя, но не как — твою любимую женщину.

Сердце в груди вдруг замерло. «Любимую?» Что за странное сравнение. Он замер, продолжая испепелять её глаза. Чёрные дыры — в них затягивает, глубже, дальше, но каждый знает, что будет потом — разорвёт на части, поглотит. Космос жесток, но Эрика — коварнее. Йоханесс о ней почти ничего не знал, и бессилие удручало. Кто она? Чем живёт? Сразу ли засыпает ночью, или ужасные мысли не дают ей видеть сны? Или, наоборот, сны её полны крови и безумия? Почему она прямо сейчас не рядом со своим мужем? Ей плохо в браке? Почему тогда не уходит? Где её дочь? Какой эта женщина была во времена своей юности?

Она показывала лишь фарфоровую маску окружающим. Маску беспощадной главы мафии, но наверняка и в её сердце была спрятана какая-то тайна. У Йенса начинала раскалываться голова. Бирюзовые глаза не пропускали в свои глубины, но вместе с тем — и не отпускали. Холодные, как воды Северного Ледовитого океана. И притягательные, как магнит.

Ему и не хотелось смотреть. Хотелось отвернуться, взять виски из её рук, а потом — просто вернуться домой, чтобы продолжить спать. Но вырваться из этого омута было невозможно. Йоханесса это бесило, раздражало, мучило, терзало — и он ничего не мог с этим делать. Словно больше не управлял своим телом, словно больше не управлял своим разумом. Словно всё теперь было в её руках. В этих маленьких тонких руках, залитых алой кровью. Ольсен чувствовал себя утопающим. В самом холодном океане в самых глубоких водах без возможности выплыть наружу.

— Ты ведьма, Эрика Ричардсон, — он наклонился, уткнувшись носом в её хрупкие ключицы. Одну руку положил на её спину, другую сжал на её талии.

Сухие тонкие недостойные губы коснулись её грудной клетки с выпирающими рёбрами, белоснежной лебединой шеи, мягко лаская. От кожи пахло Эрикой — и запах у неё был одновременно леденящий душу, и очаровательный розовый, сладкий, целующий сердце. Женщина запустила волосы в волосы Йоханесса, крепко сжимая и оттягивая их. Она откинула голову назад и хрипло рассмеялась.

— И виски твой… дурацкий… клопами пахнет… — между поцелуями просипел Ольсен. — Зелье. Признайся, это зелье.

Он поднял голову и одной рукой сжал её за подбородок, заставляя посмотреть на себя. В трезвом состоянии Йоханесс бы, конечно, все эти вольности себе не дозволил, но сейчас потаённые желания вылезали наружу, да и Эрика не сопротивлялась. Её бирюзовые глаза игриво сверкали, но злобы в них не было.

— Именно, котик. Ты умрёшь через пару минут, — прошептала Ричардсон ему в губы.

— И ты?

— И я.

Йоханесс сдавленно выдохнул и резко приблизил к себе Эрику, соединяя их губы в поцелуе. Поцелуи Ричардсон ласки не знали, они были грубыми, резкими, а ещё болезненными, потому что она кусалась. Он представлял себе эти поцелуи иначе, когда смотрел на мягкие пухлые губы кроваво-красного цвета, но такой расклад даже нравился ему больше. Ольсен и подумать не мог, что ему могут нравиться такие женщины — резкие, непокорные, язвительные и коварные.

Нравиться до чертиков. Йоханесс крепко прижимал к себе Эрику за талию, гладил, а потом снова сжимал, целовал красные губы, не уступая в резкости. Ричардсон обернула ноги вокруг талии Йоханесса, и теперь их тела буквально прижимались друг к другу. Ольсен мог чувствовать своей кожей тепло её тела, ощущать под пальцами её изгибы, ласкать губами её губы. И эта опасная близость дурманила голову настолько, что других мыслей в его голове не было — кроме сладкого нежного запаха, кроме этих поцелуев, кроме неё — неё одной.

— Мисс Ричардсон! Глава! Мисс Ричардсон! — раздаётся снаружи яростный крик, кто-то долбится в дверь, и Эрика резко отпихивает от себя Йенса.

Она спрыгивает со стола и поправляет волосы и пиджак, а затем направляется к двери и открывает её. Разумеется, там стоит взволнованный Адам. Гангстер кидает быстрый взгляд на Ольсена и закатывает глаза, а Йенсу ему ебало в кровь разбить хочется. Ну какого хрена припёрся именно сейчас? Голова немного кружится от алкоголя и розового запаха, он едет крышей и никак не может оторвать взгляда от Эрики.

Какая же, блядь, красивая, охуенная и… у Йенса нет слов. Он в омуте, в вакууме. Ничего и никого, кроме Ричардсон.

И этот ебнутого Адама, который зачем-то припёрся к ним прямо сейчас и решил разрушить идиллию. Всё испортить и разрушить. То, что так и не началось.

— Чего случилось? Я просила не беспокоить меня, — фыркнула Эрика, сложив руки на груди.

Блядь, она планировала их совместный вечер. Только он и она в этом заброшенном заводе, по территории которого ходят собаки-людоеды. Ладно, не очень романтично, но Йенс за Ричардсон сейчас готов отправиться в любую местность — хоть на Северный полюс, хоть в сухую пустыню.

— Там просто… возникла некоторая трудность, — он покосился на Йенса, видимо, размышляя о том, можно ли разглашать некоторые сведения при посторонних. Ольсен