Обычная фраза, а сколько симпатий рождает она. Попробуйте,не промахнётесь. Лично я не промахнулась. Он одарил меня полувлюбленнымвзглядом и спросил:

— Могу я представиться?

— О, да! — с готовностью воскликнула я.

Он боднул чубом воздух и сообщил мне то, от чего у любойподогнулись бы колени — в этом смысле не исключение и я.

— Мишель Робэн, потомок старинного рода, вернулся на родинус целью найти ту единственную, которая скрасит скучные вечера перед камином вмоем родовом замке под Парижем, — сказал он, и в глазах у меня потемнело.

От радости, разумеется.

«Он же холост!» — подумала я и тоже представилась:

— Софи Романова младшая. Комментарии, думаю, излишни.

— О, да! — он приосанился, ещё раз пространство боднул ивоскликнул:

— Могу я надеяться на ужин с вами?

— Другому бы отказала, но вам — никогда!

Пообедали мы в китайском ресторанчике. Эти китайцы — малыедети — вся подряд тянут в рот, от червей до…

Но ничего, было вкусно. Хотя, голод, должна сказать, научитесть и гусениц и тараканов, голод, он и не такому научит… В Китае знают, чтотакое голод. Не потому ли так славится китайская кухня?

Однако мне милее наша, простая и обильная, но и китайцев нестоит осуждать, ведь в истоках любых изощрений лежит дефицит. Изощрённостьразврата рождается дефицитом ощущений, изощрённость ума рождается дефицитомсредств, изощрённость рекламы — дефицитом покупателей и т. д. и т. п.

Так и с теми китайцами. Уж они наизощрялись. В основном меняспасала диета, на которую я ссылалась при каждом новом блюде. Диета и беседа.

Беседа меня не только от китайской кухни спасала. МишельРобэн явно порывался чем-то поинтересоваться. Настойчиво, должна заметить,порывался. Думаю, в милиции ему сообщили, кто так покорёжил его очаровательныйавтомобильчик…

Нет, имени моего в милиции точно ему не называли, посколькуне так я глупа, чтобы оформлять «Мерседес» на себя. Оформила на друга«чернобыльца» — пошлину не хотела платить. Так все нормальные люди поступали,пока государство не спохватилось и льготы не отменило. Теперь-то многие горюют,вспоминая те светлые времена, но дело в другом.

Имя моё Мишелю в милиции не сообщили, зато не могли неназвать номер моего «Мерседеса», жестоко разделавшего его «Альфа Ромео».

Уж об этом сразу сообразила я, как только мы в ресторанвошли. Мгновенно заподозрив, что Мишель о «Мерседесе» моем выспрашивать начнёт,я, как настоящая русская женщина, тут же завела разговор о политике — вот гдебескрайнее поле для самоутверждения. Как править страной и с кем этой странедружить знает каждый, и любой с удовольствием надаёт советов.

Не скупилась и я, работая языком так, что Мишель и словавставить не сумел, все молчал да уму моему дивился.

Едва с политикой было покончено, я сразу к армии перешла.Мой собеседник к тому времени если какие вопросы и имел, так намертво о нихзабыл. Да и как тут не забыть, когда столь важные и интересные темыподнимаются.

Кстати, в связи с армией ему тоже было что сказать. На своюбеду, он имел глупость похвалить американских солдат. Легко представить какболезненно я отреагировала:

— Ха-ха! Американские военные — бравые парни! С блескомпобеждают только в компьютерных войнах. Вопрос об отступлении первым появляетсяв их головах, даже если они плотно окружены.

Он открыл рот, видимо собираясь возразить, чего я, какженщина, не могла позволить. Он хотел возразить, и вот тут-то меня понесло.Откуда неведомо такой нахлынул патриотизм, что я ни с того ни с сего вдругрусских мужчин начала славить.

— То ли дело наши мужики! — воскликнула я. — Наши мужикинаступают даже тогда, когда по всем правилам пора сдаваться! Хоть гневом, хотьзаботой русского мужика окружи, все равно он в бой рвётся!

— Какие интересные мысли приходят в вашу голову, —восхитился Мишель.

— К любому эти мысли пришли бы, если бы он трезво глянул намоих подруг. Вот взять хотя бы Тосю. Уж чем только не окружала своего Тасю она,Тася же, кобель, не сдаётся и лезет то на рожон, то под юбку. У Тоси тьмаподруг, так что в юбках дефицита нету. А Тамарка? Моя Тамарка!

И я едва не захлебнулась, потому что о Тамарке очень многомогла сказать.

И сказала!

— Моя Тамарка! — начала я, собираясь, никаких подробностейне страшась, внедриться в её тоскливую жизнь, полную бесцельных событий иопасных приключений. — Моя Тамарка просто кенгуру!

Он удивился:

— Кенгуру? Почему же?

— Да потому, что мужа своего всю жизнь в сумке носит. А оннелёгкий. Такое нервное истощение на этой почве у неё. С Тамаркой же общатьсястрашно, так наэлектризована она. Как увидит меня, так сразу кричит: «Мама, тыневозможная!». А ведь могла бы и помолчать, потому что ей есть с кем сравнивать— двадцать лет на горбу своего невозможного Даню носит!

— Двадцать лет?! — ужаснулся Мишель. — У вас такая взрослаядочь?

— Да нет, это подруга. Моду взяла мамой меня называть. Теплаей в жизни не хватает. Носит Даню на горбу…

— Вы же говорили, что в сумке, — напомнил он.

Я отмахнулась, к чему, мол, придирки:

— И на горбу, и в сумке, где только не носит его она, а онкак был лежебока, так и остался. То же и у бедной Розы. Паразиту-Пупсу онарегулярно свою кровь сдаёт!

Мишель ужаснулся:

— Каким образом?

— Самым обычным, тем же, что и все русские жены. С утра довечера вурдалак-Пупс беззастенчиво пьёт кровь жены, а там той Розы — всегоничего. Порой удивляюсь сама: откуда в Розе так много крови? Но можнопредставить как малютке живётся!

Мишель молчал, но глаза его были со мной согласны.Вдохновлённая я продолжила:

— И подобное с любой подругой. Наши мужчины уроды все, ипотому все! Все!!! Все подруги мои несчастны! Слышу жалобы со всех сторон:«Сонька, спаси! Сонька помоги!» Жить не могут без меня. На шаг отойду, тут жеищут: «Где эта Мархалева?»

Мой собеседник вздрогнул:

— Мархалева? Вы о ком?

Я изумилась:

— О ком? Да о себе! О себе же! О ком ещё могу говорить такдолго?

Тут он почему-то растерялся:

— Вы же Романова.

«Романова?

Ах! Горе мне! Неужели опять проболталась?