Коля рассказывал о себе, как он вечерний институт окончил, продвигался по профсоюзной линии. Я не все уловила в его рассказах, но мне показалось, что он возглавлял забастовочное движение шахтеров, а потом переметнулся к власти, которая раскрыла перед ним столичные перспективы. Демократ ельцинского призыва. Вероятно, Коля всей душой был за страну, за перемены, но про собственное тело, которое хотело жить богато, не забывал. Его жена работала «по линии общепита», у него было двое детей – «пацан и девка».

Я впервые трапезничала в кооперативном ресторане и с любопытством осматривалась. Кто они, новые нэпманы? Что у них общего? На мужских лицах читалось спрятанное напряжение, азарт, смешанный с готовностью действовать. Наверное, такие лица бывают у охотников или у спортсменов во время турнира. Поскольку я ни одних, ни других никогда не видела, то сравнение может хромать. Женщин объединял дурной вкус в одежде. Много плюша, бархата, блеска пайеток, вышивок серебряной и золотой нитью. Дамы не отличались модельной внешностью. Тогда то ли еще не пришло время девушек-эскорта, то ли эти девушки были для вечернего выхода, а не для обеда.

Домой я добралась с шиком – на «Волге». Предварительно мы с шофером высадили Колю у здания мэрии.

Через три дня он позвонил и назначил свидание, продиктовал адрес квартиры у метро «Алексеевская». Коля был напорист. От того момента, как я перешагнула порог, до того, как оказалась в постели, прошло не более пятнадцати минут. Напор, безоглядный, сильный, мужской, – основное качество Коли. Он меня не покорил, а взял силой. Не в том смысле, что сломал сопротивление, а в том, что я растерялась перед стремительностью самца, который привык запрыгивать на самку без лишних сантиментов. Я не подозревала о возможности отношений без душевной привязанности, без букетно-конфетной стадии, наконец. И это не имело ничего общего с тем, что любят показывать в кино – вдруг вспыхнувшая между мужчиной и женщиной страсть сокрушительной мощи, они начинают бешено целоваться и сбрасывать с себя одежду с лихорадочностью людей, обнаруживших у себя блох. Поэтому иного определения, кроме половая дружба, наши с Колей отношения не заслуживают.

Я приезжала на «Алексеевскую» дружить еще пять или шесть раз. Мне не делает чести, что я спала с женатым мужчиной. Но у тридцатичетырехлетних женщин, давно лишенных мужского внимания, с честью дело обстоит неважно.

И о совсем не лестном придется рассказать. В конце свидания Коля дарил мне продуктовые наборы. Мы выходили из подъезда, Коля садился в «Волгу», а я топала к метро. Несла в пакете палку хорошей колбасы, сыр, сельдь иваси в банке, коробку конфет, растворимый кофе, импортного цыпленка-бройлера, красную соленую рыбу и несколько брикетиков жевательной резинки. Коля был щедр. Я ехала домой и радовалась тому, что побалую родных деликатесами. Мы не голодали, хотя в магазинах был, по выражению мамы, шаропокатизм. Три года назад папа вырубил часть сада на даче, мама простилась с цветниками. Они сажали картофель, выращивали в парниках овощи, из которых потом делали консервы, научились варить варенье из ягод и фруктов без сахара. По настоянию бабушки один год держали кур. На следующий год от этой затеи отказались. Осенью кур надо было забить (что сделал сосед), ощипать, сварить из них тушенку. Мама все это делала и плакала – каждой курочке она невольно дала имя, у каждой был свой характер и повадки. Даньке сказали, что курочек мы сдали на фабрику, иначе он не стал бы есть куриную тушенку. Сын сокрушался, что мы расстались с Мотей – его любимицей, хулиганкой и задирой, надо было ее в Москву привезти, он бы сделал для нее клетку, чем курица хуже попугайчика? Сидит твой сын, ест Мотю и сокрушается о ней. Картина не для слабонервных. Мы не голодали, но меню наше было удручающе однообразным. Отоваривали в магазинах талоны на сахар, водку, сигареты. Родители, как пенсионеры, изредка получали в ЖЭКе продовольственные наборы с крупами и немецкой тушенкой, ее называли «гуманитарной». Она была лучшего качества, чем китайская «Великая стена», которую выдавали в «заказах» на предприятиях. Я нигде не числилась в штате и продовольственные блага мне не полагались. Поэтому я и радовалась возможности устроить для родных маленький пир. Говорила, что даю уроки устной литературной речи для чиновника из мэрии. Он недавно переехал из провинции и разговаривает как биндюжник. На гонорар покупаю в их буфете деликатесы, там все копейки стоит. Любви к чиновникам эта информация, конечно, не прибавляла, а какого рода уроки я даю, родители в силу своей порядочности предположить не могли.

По телевизору показывали фильм «Интердевочка». Сложно представить, что еще несколько лет назад мои родители стали бы обсуждать тему проституции.

– После этого кино, как и после «Маленькой Веры», хочется почистить зубы или лучше принять душ, – сказала мама. – Хотя и в одном и другом фильме нравственные пороки наказаны. Умирает отец Веры, мать Тани, узнав о проституции дочери, кончает жизнь самоубийством. Но все это не Шекспир, нет высоты осмысления, возможно, потому что нет борения чувств. Все началось и закончилось в навозной куче.

– Роман «Яма» крайне неудачный, это признавали даже современники Куприна, – заметил папа. – Показать жизнь дна, то есть поднять ее на какую-то, как ты говоришь, высоту, удалось Горькому в одноименной пьесе «На дне». Хотя у меня есть подозрение, что герои там сильно поэтизированы.

– А как же Сонечка Мармеладова? – вступила бабушка. – Помню в юности читала, плакала над судьбой бедной девушки.

Я не участвовала в разговоре, думала о наших отношениях с Колей, в которых нет настоящей привязанности, участия, необходимости друг в друге. Нет ничего кроме секса и продуктовых наборов. Да и в сексе Коля не орел, забойщик он и есть забойщик. Однокомнатная квартира, в которой мы встречаемся, якобы друга, уехавшего в командировку. Враки. В ней нет личных вещей, домашних мелочей вроде фото, книг или набора кухонной посуды. Безлика, как гостиничный номер. Снята, возможно, вскладчину, для внебрачных утех. Я же, что тоже возможно, поступила на службу в номенклатурный гарем. За прокорм.

– Профессиональное качество падших женщин, – услышала я слова папы, – отсутствие брезгливости.

Это обо мне? За колбасу торгую собственным телом?

Когда Коля позвонил, я сказала, что не могу с ним увидеться и вообще наш краткий и чудный роман окончен.

– Без обид? – спросил Коля, ничуть не расстроившийся.

– Абсолютно! Спасибо тебе, что подкормил мою семью!

– Ерунда! Саш, ты звони, если что надо.

– Ты хороший парень, Коля.

– Ага, я знаю. Извини, тороплюсь на совещание.

После Коли ни романов, ни половых дружб у меня не было. Если родители и переживали по этому поводу, то виду не подавали. Подруга Лена расстраивалась активно и долго пыталась вернуть меня на путь любовных утех.

– Воздержание вредно для здоровья! – бушевала Лена. – Ты толстеешь! У тебя тысячу лет не было приключений. Не было постели!

В ответ я пропела:

– «Что бы это значило – приключение в постели? Приключение в постели – ну, наверно, энурез».