Я подошла к крайнему. Примерилась. Било, проломив подсохшую корку, завязло в глиняной «голове». Я выдернула его.

Жаль, нельзя врезать тем, кто вывел меня из себя. Обеты, чтоб их. Один решил, что пара поцелуев дает ему право с ноги открывать дверь в мою спальню. Второй…

Удар! Еще один. И еще!

А я ведь, дура, почти поверила, что раз он спас мне жизнь, я смогу как-то ужиться рядом с ним. Не простить, не забыть, но… просто быть благодарной. Это ведь так немного – благодарность. Просто отплатить добром за добро, раз уж рассчитаться злом за зло я не могу. Еще и виноватой себя чувствовала, что едва не убила, на миг почему-то решив, что он хочет искупить то, что натворил.

Голова глиняного болвана превратилась в бесформенный ком. Куда ударить теперь? В колено или бедро – так, чтобы выбить сустав или переломить кость одним махом, лишая тварь опоры. Людям-то я предпочитала целиться в туловище: и мишень побольше, и хороший удар под дых остановит почти любого – ни кольчуга, ни поддоспешник не спасет. Придется переучиваться. Начну с бедер.

С того света меня вытащил. Мамину кольчугу вернул… Сам забрал, сам вернул. Как вернул, так и обратно заберет. Как до того забрал замок. Земли. Оружие и доспех. Казну. Архив – а ведь где-то там и мои письма родителям. Зайца – проклятого зайца, которого я хотела забрать с собой в Бенрид, в память о Рике, но потом решила, что уже слишком взрослая, чтобы везти с собой игрушку.

«Бедра» чучела стали походить на изрытый ласточкиными гнездами склон.

Что у меня осталось моего? Комната? Он может вломиться туда в любую минуту на правах командира. Даже моя жизнь теперь принадлежит ему! Формально – ордену, на деле – магистру. «Было ваше – стало наше».

Било в который раз увязло в глине. Выдернуть, качнуться, уклоняясь от «ответного удара», одновременно крутанув шнур, ударить снова. И снова!

И в кровать он меня уложил, раздев – било ударило глину в полулокте от намеченной точки, я грязно выругалась – вовсе не потому, что заботлив не в меру. И только ли раздел? Может, еще что сделал? В животе скрутился ледяной ком. Я заставила себя вдохнуть. Выдохнуть. Нет. Если бы он решил получить еще и это – не потому, что я такая вся из себя раскрасавица или женщин у него мало, а чтобы лишний раз напомнить мое место – не стал бы усыплять. И следы бы остались.

Да и непохоже это на него…

Следующий удар прилетел точно в цель. Вот так. Получи!

Непохоже? А вломиться в дом к человеку, который не делал разницы между ним и собственными детьми – это на него похоже? А оставить в живых меня, кровного врага, связав обетами, держать при себе, чтобы напоминала о его торжестве – это похоже?

Идол осел глиняным комом, но мне было мало. Огонь сорвался с рук, словно воплощенная ярость, все еще кипевшая внутри. Жарче! Сильнее! Наконец, пламя схлынуло, и я шарахнула в потрескавшуюся спекшуюся глину воздушными клинками. Зазвенели, рассыпаясь, черепки. Я выдохнула, ссутулившись – на миг показалось, будто силы оставили меня вовсе. Стерла рукавом пот с лица, пытаясь кое-как отдышаться. А сил и правда нет, весь резерв выжгла. Вместе с яростью.

Я стерла следы глины с била, намотала шнур на запястье. Вернусь к себе – переложу в кошелек, чтобы носить с собой, а пока так.

– Неплохо, – раздалось из-за спины.

Я развернулась, сбрасывая с запястья петли шнура. Ева отскочила, протянув руку к мечу. Выпрямилась.

– Что ж ты такая пугливая?

– Я не пугливая. – Дыхание удалось восстановить с трудом. – Просто не остыла еще.

Принесла же ее нелегкая как раз, когда я только-только начала успокаиваться. Этак еще одно чучело в черепки разнесу.

Ева усмехнулась, дескать, оправдывайся больше. Но сказала другое:

– Придется извиняться перед Ричардом – его идея вовсе не дурацкая. И ты меня прости.

– За что?

– Я думала, что ты такая же, как твой отец. Но ты знаешь цену словам и клятвам.

– Да что тебе известно о моем отце! – вскинулась я. – И обо мне!

– Достаточно, чтобы не верить никому из вашей породы. Но ты могла бы ударить в спину сегодня – и не сделала этого. Мои извинения.

Она коротко поклонилась и зашагала прочь.

– Нет уж, объясни! – я рванула ее за плечо, разворачивая.

Ева поддалась так резко, что я потеряла равновесие, а спустя полмига летела на землю. Успела сгруппироваться, чтобы не шлепнуться мешком, но, похоже, Ева добавила ускорения, потому что удар все же на миг вышиб дыхание. Сквозь звон в ушах донеслось:

– А то ты не знаешь! Если правда не знаешь – сама додумаешься, коли не дура. А коли дура – то и рассказывать бесполезно, все равно не поверишь.

Когда удалось отдышаться и встать, Ева была уже далеко. Бежать следом я не стала – мне с ней не справиться. Проводила ее взглядом.

Сперва тот человек в порту, которого я услышала, но не разглядела, потом повариха Мортейнов, теперь вот Ева. Что такого сделал мой отец во время войны, что проклятия достаются и мне?

Ева не хочет рассказывать? Ну что ж – тогда пойду к Ричарду, и спрошу его, и пусть только попробует не ответить!

Я круто развернулась, рванув к замку, и, влетев в проходящего мимо человека, снова едва не упала. Мужчина ругнулся, отшвыривая меня прочь – я увернулась – шагнул, остановился, словно влетев носом в стену, и снова обернулся ко мне.

– Роза? Это ты?

Я оглядела его с ног до головы: шелковая рубаха, вышивка на дублете, перстни. Я рядом с ним выглядела нищенкой.

Кто-то из окрестных лордов? Ровесник отца, волосы с проседью, жесткие; точно вырубленные из камня черты лица, светлые, почти бесцветные серые глаза, плотно сжатые губы. За шесть лет многие лица стерлись из памяти, и это тоже. Хотя…

– Сэр Грей?

Я расплылась в улыбке – наверное, чересчур широкой, но до чего же радостно обнаружить человека, который не будет смотреть на меня как на врага! Человека, которому доверял отец, а значит, могу доверять и я. В следующий миг мне стало неловко. Я почти не знала этого человека, да, он дружил с моим отцом, но не со мной. О чем мне говорить с ним? О былой славе? О том, как низко мы пали? Объяснять, что я тут делаю? Нет, только не это!

– Узнала! – восхитился он, сграбастав меня в объятья.