– Тогда вы можете спросить у них позднее.

– Эти сведения важны для меня сегодня.

Она сверлила его своими непокорными голубыми глазами. Ее можно было отправить на гильотину или сжечь на костре – она не сказала бы ни слова.

«Если бы я когда-либо женился, то хотел бы, чтобы у меня была такая жена», – подумал Ломели.

– Сестра Агнесса, вы любили его святейшество? – тихо спросил он.

– Конечно.

– Я знаю, что он относился к вам по-особому. Да что говорить, думаю, он трепетал перед вами.

– А я об этом не знаю! – ответила она пренебрежительным тоном.

Она понимала, что делает. И все же какая-то ее часть не могла не поддаться на лесть, и ее глаза в первый раз чуть моргнули.

– И я верю, – продолжил Ломели, – что он, возможно, отводил и мне какое-то особое, пусть и малое, место в своей душе. В любом случае скажем, что, когда я попытался уйти в отставку с поста декана, он не отпустил меня. В то время я не мог понять почему. Откровенно говоря, я рассердился на него – да простит меня Господь. Но теперь думаю, что понял его мотивы. Я думаю, он чувствовал приближение смерти и по какой-то причине хотел, чтобы я провел этот конклав. И я, постоянно молясь, именно это и пытаюсь делать ради него. Поэтому, когда я говорю, что мне необходимо знать, каким образом сестра Шануми оказалась в Каза Санта-Марта, я прошу не для себя, а от имени нашего общего покойного друга – папы.

– Это говорите вы, ваше высокопреосвященство. Но как я могу знать, что и он хотел бы от меня того же?

– Спросите его, сестра Агнесса. Спросите Господа.

Она молчала, наверное, целую минуту. Наконец сказала:

– Я обещала настоятельнице никому не говорить. И я ничего не скажу. Вы меня понимаете?

Затем она надела очки, села за компьютер и начала быстро стучать по клавиатуре. Зрелище было любопытное – Ломели его никогда не забудет – пожилая монахиня из аристократической семьи вглядывается в экран, а ее пальцы, словно по собственной воле, летают над серой пластмассовой клавиатурой. Барабанная дробь достигла крещендо, замедлилась, перешла в одиночные тычки, с последним резким ударом сестра подняла руки, встала и отошла от стола в другой угол кабинета.

Ломели сел. На экране было электронное письмо от самой настоятельницы, датированное третьим октября, – за две недели до смерти его святейшества, отметил Ломели. Письмо имело пометку «конфиденциально» и сообщало о немедленном переводе в Рим сестры Шануми Иваро из прихода Око в провинции Ондо, Нигерия.

«Моя дорогая Агнесса, между нами и не для обнародования, я буду благодарна, если вы сможете взять под особую опеку нашу сестру, о ее приезде просил префект Конгрегации евангелизации народов его высокопреосвященство кардинал Трамбле».

Пожелав доброй ночи сестре Агнессе, Ломели вернулся в обеденный зал. Он встал в очередь за кофе, затем вышел с чашкой в холл, сел в мягкое кресло с алой обивкой, спиной к стойке регистрации, ждал, наблюдал.

«Да, – подумал он, – этот кардинал Трамбле – таких еще поискать надо».

Североамериканец, который не был американцем, франкоязычный, который не был французом, либерал от богословия, который при этом оставался социальным консерватором (или наоборот?), защитник третьего мира и образчик первого. Как же глуп был Ломели, как недооценивал этого человека! Он уже заметил, что канадцам больше не приходится носить кофе для Трамбле – чашку ему теперь принес Саббадин. Потом архиепископ Милана провел Трамбле к группе итальянских кардиналов, которые расступились перед ним, расширили свой кружок, впуская его.

Ломели попивал кофе, выжидая. Он не хотел, чтобы у того, что ему требовалось сделать, были свидетели.

Время от времени к нему подходил какой-нибудь кардинал перекинуться несколькими словами. Ломели улыбался, обменивался любезностями (ничто на его лице не выдавало того волнения, в котором пребывал его разум), но он обнаружил, что если не встает, то они вскоре понимают намек и удаляются. Мало-помалу кардиналы начали расходиться по своим комнатам.

Когда Трамбле завершил наконец разговор с итальянцами и большинство конклава разошлось, было уже почти одиннадцать. Трамбле поднял руку в жесте, который можно было интерпретировать практически как благословение. Некоторые кардиналы слегка поклонились ему. Он отвернулся, улыбаясь своим мыслям, и пошел к лестнице. Ломели тут же попытался перехватить его. Ситуация была почти комическая, когда Ломели понял, что ноги затекли и он едва может подняться с кресла. Но, преодолев себя, он встал и на негнущихся ногах похромал следом за Трамбле. Догнал канадца, когда тот шагнул на первую ступеньку лестницы.

– Ваше высокопреосвященство… одно слово, если позволите.

Трамбле все еще улыбался. Излучал доброжелательство.

– Приветствую, декан. Я собирался лечь.

– Это всего на одну минуту. Прошу.

Улыбка осталась, но в глазах Трамбле появилась настороженность. Тем не менее, когда Ломели сделал ему приглашающий жест, Трамбле последовал за ним – они прошествовали по холлу, завернули за угол, вошли в часовню. В пристройке не было никого и стояла полутьма. За ударопрочным стеклом зеленовато-голубым светом горели прожектора Ватикана, словно оперные театральные декорации в сцене тайного полуночного свидания или убийства. Кроме ламп над алтарем, другого освещения в часовне не было. Ломели перекрестился. Трамбле сделал то же самое.

– Таинственно, – сказал канадец. – Так в чем дело?

– Дело очень простое. Я хочу, чтобы вы сняли свою кандидатуру из списка кандидатов.

Трамбле уставился на декана, он еще не испытывал тревоги – происходящее пока забавляло его.

– Вы в себе, Якопо?

– Мне очень жаль, но вы не тот человек, который может быть папой.

– Возможно, это ваше мнение. Сорок ваших коллег придерживаются другого.

– Только потому, что они не знают вас так, как я.

– Это очень печально, – покачал головой Трамбле. – Я всегда ценил вашу рассудительную мудрость. Но с начала конклава вы, похоже, пребываете в довольно смятенном состоянии. Я буду молиться за вас.

– Думаю, вам лучше помолиться о собственной душе. Я, ваше высокопреосвященство, знаю о вас четыре вещи, не известные вашим коллегам. Во-первых, я знаю, что существовал доклад о вашей деятельности. Во-вторых, я знаю, что его святейшество всего за несколько часов до смерти поднимал этот вопрос в беседе с вами. В-третьих, я знаю, что он освободил вас от всех ваших постов. И в-четвертых, я знаю, почему он это сделал.

В голубоватом полусвете лицо Трамбле, казалось, внезапно поглупело. Ему словно нанесли сильный удар сзади по голове. Он быстро опустился в ближайшее кресло. Некоторое время молчал, только смотрел перед собой на распятие над алтарем.

Ломели сел позади него, подался вперед и тихо заговорил в ухо Трамбле: