ОУН находилась в состоянии вечной реорганизации, пытаясь подстроиться под новые реалии. Летом подразделения УПА были переподчинены окружным проводам, равно как и Безпека. Да и сама их деятельность подверглась качественной перестройке.

В самой повстанческой армии дела шли неважно. Десятки тысяч бойцов бесславно пали в боях. Ощущалась, несмотря на английскую и американскую помощь, катастрофическая нехватка оружия и боеприпасов. Сужалась кормовая база — сотни тысяч «повстанцев» в нынешних условиях прокормить было нереально. Среднестатистический воин УПА был плохо одет, неважно вооружен, голоден и завшивлен. Не удивительно, что, когда объявлялись амнистии, из лесов их выходили тысячи. И советская власть прощала заблудшие души, возвращала к созидательному труду. Все больше распространялось массовое дезертирство. Каралось оно одним наказанием — расстрелами, которые сотнями исполняла бандеровская военно-полевая жандармерия. Но дезертиров меньше не становилось.

Руководство националистов прекрасно понимало, что воевать пушечным мясом в такой обстановке нереально. Поэтому и в дальнейшем держало уже взятый ранее курс на действие небольшими подразделениями. Ставка была на схроны, конспирацию и террор. А еще — на чистку и сокращение рядов УПА. Доходило до того, что Безпека тайно сдавала НКВД целые отряды, которые отличались излишней самостоятельностью и были трудно управляемы.

В соответствии с этим менялись и наши методы. Операции готовились более тщательные. И порой напоминали шахматные игры с Безпекой, специалисты которой наблатыкались на противодействии нам.

Один за другим уходили в глухое подполье, исчезали из поля зрения и уничтожались гремевшие в свое время отряды: «Черный лес», «Тигры», «Прорыв». Оставшиеся били по нам аккуратнее, хотя и не менее болезненно.

И только один отряд продолжал и дальше ломиться вперед, как слон в посудной лавке, щедро сея смерть и разорение. Это были «Корни».

Их кровавый след тянулся по всей Западной Украине. Основные удары были направлены на органы власти. Именно они совершили нападение на группу советско-партийного актива Вязовского района — восемь человек убиты, одиннадцать захвачены живыми и зверски замучены. Именно на них были длинные списки замученных специалистов из России: агрономов, учителей, трактористов. А также колхозников.

Впрочем, Звир лишь добросовестнее других исполнял указания, идущие от вышестоящего руководства.

«Необходимо перейти к физическому уничтожению колхозных активистов, принуждать селян забирать заявления о вступлении в колхоз, уничтожать МТС, собранный урожай. Повесить по два активиста на село, а остальным дать по 30 палок» — гласило письмо областного провода ОУН.

Распространялись листовки с предупреждением, что тот, кто в течение трех дней не заберет заявление и не сдаст денежной суммы «повстанцам», будет ликвидирован, а его имущество уничтожено.

В селе Адамово председателю колхоза «Корни» отрубили голову и насадили ее на палку, его зама обезглавили косой, активиста насадили на вилы. В деревне Колково, где Звир вытащил все население на сход, один крестьянин заявил, что он в колхозе, а дети его воюют в Красной армии и он этим горд. Так сначала зверски убили его. А потом еще полтора десятка человек, носивших такую же фамилию.

В общем, Звир зверствовал. Его именем в деревнях пугали маленьких детей. Он был в народном сознании кем-то типа Кощея Бессмертного — неуловим, силен и чудовищно жесток.

Именно он был моей целью номер один. Впрочем, таковой его банду считало и областное руководство. «Убей Звира!» — появился такой негласный лозунг. Который, к сожалению, только и оставался призывом. Звира достать не удавалось никак.

Куда ни придешь по его душу — везде он «был вчера». Схроны его разоряли. Лежки вскрывали. Следы находили… Вчерашние.

«Пан Вчера» мы его прозвали. И почему-то не было ни разу, чтобы он оказался сегодня. Как заколдованный. И в ногу с ним шел тоже заколдованный Скрипач, который, как обычно, возникал там, куда вскоре придут бандеровские каратели «Корни».

В конце июля жарким вечером я зашел в кабинет Розова. Он налил мне в стакан ягодного морса и сообщил, что сегодня войсковой группе удалось окружить и хорошо потрепать «Корней».

— А Звир? — Я в волнении отхлебнул холодного морса.

— Опять ушел.

— Вот же нечистая сила! — воскликнул я.

— Подранили его хорошо. Может, сдохнет, — с надеждой произнес начальник.

— Не сдохнет, — ответил я зло. — Пока я ему не помогу…

Глава вторая

— Что-то не видать вас, Иван Пантелеевич, — таинственной улыбкой Моны Лизы одарила меня миловидная соседка Надя, с которой я столкнулся в коридоре. Иногда казалось, что она поджидала меня там в засадах, потому что сталкивались мы постоянно, стоило мне вернуться домой.

Надя была учительницей, которую по комсомольской линии направили из Московской области поднимать удручающе низкое образование на Западной Украине. Ее поначалу хотели отослать в дальний район, но я настоял, чтобы этого не делали. Девчонку там просто убьют, как убили уже немало таких вот молоденьких учительниц. Она упорно строила мне глазки. Понятно, хотела опереться на крепкое мужское плечо в чужом краю. И хотя она мне нравилась, я ее сторонился.

— В командировке был, Надюша, — ответил я, вытирая щеку от остатков крема для бритья.

— Вы все по разъездам. Небось воюете.

— Я? — искренне удивился я. — Нет, мы по хозяйственной части.

И со вздохом посмотрел на Надю. Ничего не мог поделать с собой. Когда пытался сблизиться с женщинами, мне вечно вспоминалась Арина, и тут же наступал какой-то ступор. Несмотря на нелепость наших отношений с ней, они оставили во мне слишком глубокий и все еще саднящий порез.

Хотя совсем без женского внимания я не оставался. Слишком много молодых и красивых женщин после бойни, забравшей миллионы мужчин, изголодалось по мужским ласкам. Тут даже мое патриархальное воспитание дало трещину, а потом и совсем осыпалось.

Но все это у меня было как-то ситуативно, несерьезно. И без дальнейших обязательств. На более-менее серьезные отношения будто какой-то внутренний запрет стоял. И преодолеть я его не мог. Боялся вновь потерять дорогого человека, что в наше тяжелое время очень просто. И боялся, что дорогой человек потеряет меня.

Эх, Арина. Понимал, что бред это, но все же мне казалось, что если полюблю кого-то, то тем самым предам ее память. А потом постановил, что буду ломать голову над своей личной жизнью только после того, как покончу с бандеровской сволочью. Ну или хотя бы, для начала, достану Звира и его ближайшего прихвостня Купчика. К последнему счет не меньше, просто он сам куда более жалок и куда менее опасный.

Перекинувшись с Надей еще несколькими легкими и ничего не значащими репликами, я вернулся в свою комнату. Присев на подоконник, стал задумчиво смотреть в окно, на кусочек покрытой брусчаткой улицы — главной в нашем заштатном райцентре.