еще не сумела найти ни одного вопроса, мысли, загадки или эмоции, которые Элинор не смогла бы вскрыть, как матрешку, в самом обычном разговоре. Она – одна из самых красноречивых, проницательных, веселых и чувствительных умниц, с кем мне повезло столкнуться. В последней книге «Гормоны: разговор о женском теле» она разбирает тело, ниточку за ниточкой, полностью переворачивая наши представления о биологии. Еще грешит ужасной напыщенностью и любит отвратительные анекдоты, но это просто к слову.

– Я выяснила, что бесплодна, по чистой случайности, – рассказала Элинор, пока мы выгуливали по парку ее стаффордширского бультерьера Пегги. – Я жила с хронической болью в области таза с тех пор, как в семнадцать у меня прорвался аппендикс. В общем, меня обследовали и сделали тест на фертильность. Я и не планировала ничего узнавать, но мне сказали, что трубы все в шрамах и поэтому естественное зачатие почти невозможно.

Бесплодие навязали Элинор усилиями ее собственного измученного тела. К счастью (возможно), поскольку у него была органическая причина, выразившаяся во всей этой рубцовой ткани, паучьей сетью расползавшейся по ее утробе, врач смог предложить заморозку яйцеклеток или эмбрионов бесплатно, за счет Национальной службы здравоохранения.

Для большинства женщин такие процедуры редко бывают бесплатными и никогда простыми.

По данным британского Управления по оплодотворению и эмбриологии человека, средняя стоимость сбора и заморозки яйцеклеток составляет 3350 фунтов, еще 500-1500 фунтов сверх уходит на лечение. Стоимость хранения колеблется между 125 и 350 фунтами в год, а потом размораживание и пересадка в матку – в среднем 2500 фунтов. Так что, как они сами говорят, «весь процесс заморозки и разморозки обходится в среднем в 7000–8000 фунтов»35. Есть много женщин, для которых это значительная, если не неподъемная сумма. И все же индустрия фертильности знает: когда речь идет о столь глубоко прочувствованном и вожделенном призе, как беременность, мы заплатим столько, сколько запросят.

– Из-за того, что частный сектор монетизировал заморозку яйцеклеток, нас кормят идеей, словно это способ «обрести контроль над вашим будущим», – говорила Элинор. – Однако данные об успешных результатах чрезвычайно немногочисленны. Очень мало шансов, что женщина успешно забеременеет после того, как просто заморозила яйцеклетки, а не создала эмбрион. Это случается, да. Но редко.

Я ненадолго вклинюсь в ее монолог, просто чтобы сказать: по данным Управления по оплодотворению и эмбриологии человека, в 2016 году (самые свежие данные, которые у нас есть) 18 % процедур ЭКО с использованием собственных замороженных яйцеклеток пациенток были успешными, то есть примерно в четырех случаях из пяти лечение прошло впустую36 – замороженные яйцеклетки не стали беременностями.

– Мы торгуем идеей уверенности, которая на многих уровнях просто подыгрывает женским страхам, – сказала Элинор.

Когда жизни женщин разбиваются о власть капитализма, нам внушают, что спасение от тревожности можно просто выкупить. Можно просто выкупить спасение от старости, одиночества, уродства, ожирения или снижения фертильности, а не задавать более важные вопросы: кто говорит, что ты такая (или сякая), почему ты ему (им) веришь и важно ли это на самом деле? Заморозка яйцеклеток сама по себе не является той отмычкой, что взломает систему. Твое тело стареет, как и тела окружающих мужчин. Твоя фертильность снижается, как и фертильность сверстников-мужчин. Твоя способность к воспроизведению однажды тебя покинет, как случится и с мужчинами, которых ты знаешь. МОЖНО потратить 8000 фунтов на заморозку яйцеклеток, можно пройти через основательную физическую и эмоциональную встряску ЭКО, можно потратить годы на сражение за то, что у твоих подруг получается случайно. Но под конец всех нас определяет биология. Как выражается Элинор, «мы можем толкать, давить и стараться побороть [бесплодие] искусственным оплодотворением, но в конечном счете есть точка, где все мы останавливаемся. Это одна из немногих гарантий в жизни, не считая смерти. Обсуждению не подлежит: твоя способность творить жизнь пройдет».

Разумеется, стремление забеременеть – то, что все мы можем отшелушить, как дешевую эмаль с ногтей. Что мы на самом деле имеем в виду, когда говорим о желании забеременеть? Чего мы хотим?

– Мое побуждение забеременеть – это, естественно, желание иметь ребенка, – ответила Элинор, – но это и жажда безопасности, дома и стабильности. Тот факт, что потенциальный будущий ребенок лежит в морозилке в больнице Хомертон, – это как-то, не знаю… – она замолчала. – Это слишком огромно и слишком серьезно, – продолжила она наконец. – А с другой стороны, нет: просто капелька желе в морозилке. Но в ней есть потенциальная жизнь. И у меня гораздо больше шансов на то, что из них что-то получится, чем у многих, поскольку они уже оплодотворены; их нужно только засунуть внутрь.

Более того, я помню, насколько дискомфортным Элинор показался процесс сбора яйцеклеток.

– Ты делаешь ЭКО, – объяснила она. – В итоге они не просто вкладывают яйцеклетки обратно. Все переносят ЭКО по-разному, некоторым это дается легче, чем другим, но для меня это было физически чудовищно. Как безумие. Я ощущала себя коровой; раздутым, течным фермерским животным, которое тягают туда-сюда. Разбухшим. Плодовитым аж до отвращения. У меня были массивные, твердые, неудобные сиськи, постоянные газы, тошнота. Физически это ужасно утомительно, потому что происходят те же гормональные флуктуации, что и в начале беременности.

Внезапно, разговаривая с Элинор, я впервые всерьез осознала, каково было бы пройти через все это – безумие, пугающе огромные расходы, гормональные флуктуации, – когда тебе, скажем, двадцать девять, ты оплакиваешь недавно распавшиеся отношения, живешь в съемной квартире с человеком, которого едва знаешь, не уверенная в работе и обеспокоенная будущим. И заморозка яйцеклеток вдруг перестает казаться мудрым решением – она превращается в тяжкое испытание, которое, опять-таки, имеет место в женских телах. Тяжкое испытание, которое считается женской проблемой, а значит, и решать ее женщинам.

* * *

Лежа в постели в первый вечер по возвращении в Лондон после эпохального признания на греческой крыше, я взяла Ника за руку и положила ее себе на живот. Я чувствовала его тепло, ровное дыхание, слышала похрапывание. Я думала о том, что сказала, чем рискнула и как была напугана. Я думала о его упорном молчании и судорожной рвоте. Я думала о детях, которых каждый день после уроков провожала домой, к их палаткам, о том, как они скандировали алфавит и дни недели, об их крохотных рюкзачках, болтавшихся на уровне моих колен. Я думала обо всех годах, когда боялась сказать мужчине, что хочу от него ребенка. Я говорила себе, что это нормально, что он здесь, наши тела по-прежнему вкладываются друг в друга, как тарелки на полке. И, наконец, ощущая тяжесть его руки на