class="p1">Капитализм обещает всеобщее владение всем, но у нас просто нет для этого достаточного экологического пространства – его не существует. В более бедных странах наличие детей оказывает небольшое воздействие на окружающую среду. В Индии провели интересное исследование, показывающее, что люди с самой высокой фертильностью одновременно являются самыми бедными, и большинство оказывают положительное экологическое воздействие, поскольку становятся сборщиками мусора39. Они возвращают отработанные материалы обратно в систему. Но в Британии каждый рождаемый ребенок будет оказывать большое воздействие.

Это, утверждает Джордж, одна из проблем: многие из живущих в экономически развитых странах используют тему перенаселенности как способ уводить в сторону разговор о потребительстве и излишествах Запада.

Слишком легко говорить о людях «за границей», у которых слишком много детей, вместо того чтобы присмотреться к реальности и понять, как наш образ жизни истощает воду, кислород, землю, полезные ископаемые и пространство.

– У нас есть свеженькие статистические данные, показывающие, что за один-единственный перелет самолета из Лондона в Эдинбург и обратно перекрывается вся эмиссия углерода человеком, живущим в Сомали или Уганде, за год40, – поведал Джордж.

Может, людям из богатых стран лучше задаваться вопросом не «следует ли нам рожать детей», а «как следует их воспитывать»?

Потом я лихорадочно пыталась сообразить, какой наиболее этически правильный горячий напиток заказать. Вместо этого попросила воды из-под крана и спросила Джорджа, может ли решение родить детей в принципе считаться рациональным.

– Просто невозможно принять рациональное решение, которое не было бы при этом эмоциональным, – возразил он. – Наши эмоции – это пароли, которые дают возможность прорваться сквозь метель данных, чтобы принять верное решение. Прямо сейчас, навскидку: какое слово сказать следующим, налево посмотреть или направо, что это за шум позади меня, не лучше ли держаться подальше от тех людей? Тысяча решений требуют принятия прямо сейчас, но я занят только одним, поскольку эмоции говорят, что на данный момент правильнее всего – разговаривать с вами.

Весь наш подход, – продолжил Джордж, – основанный на том, что решение, принимаемое под воздействием гормонов и эмоций, иррационально, не просто неверен, но и используется сексизмом как оружие. Этот подход утверждает, будто женщины – существа «от утробы»: изменчивые, управляемые незримыми силами, и, следовательно, на их решения полагаться нельзя. Но мы знаем, мужчины тоже подвержены гормональным флуктуациям. Все мы – мужчины, женщины – идем по миру, совершая поступки на основе сочетания логики, мышления, эмоций, эндокринологии, биологии, психологии и прочих «логий», сколько их есть на свете. Нет такой вещи, как чисто рациональное решение. Все подвержены влиянию всего, составляющего человеческий опыт. Чтобы принять «правильное решение», путь нужно проложить через все пункты: голову и сердце, кишки и матку.

– В молодости я был уверен, что не захочу детей никогда, просто потому, что у меня было такое представление о себе – свобода от всего на веки вечные. Наверное, таково оно у многих молодых людей, и это не обязательно плохо, – говорил Джордж, пока я расплачивалась по счету и с намеком брала в руки велосипедный шлем. – Но это представление сталкивается с реальностью приносящих удовлетворение, близких, настоящих отношений, и становится ясно: ты должен пожертвовать какой-то долей свободы, чтобы их иметь. И я думаю, они того стоят. В моем случае оно того стоило.

Иметь партнера, семью, ребенка – возможно, оно того стоило. Несмотря на риск и ответственность, несмотря на оставляемое человечеством наследие разрушения, опасности и отчаяния, возможно, оно все равно того стоило.

* * *

Честно говоря, для политически ангажированного, хорошо образованного и достаточно информированного человека было бы сущим безумием не сомневаться в нравственной подоплеке рождения детей, в то время как весь мир полыхает. Когда я, подлетая к крещендо «годов паники», сидела напротив Хелен Дарем, прося ее, по сути дела, предсказать мою биологическую судьбу, я играла в «пан или пропал» с собственными сомнениями. Если Хелен как человек, видевший худшее из того, что способно сотворить человечество, считала, что рождение ребенка – плохая идея, мне пришлось бы всерьез воспринимать голос в голове, твердивший то же самое.

И наоборот, если считала, как Уитни Хьюстон, что дети – наше будущее, наверное, у меня, наконец, появился бы аргумент, способный убедить и внутреннего критика, и уклончивого бойфренда, что следует начать пытаться зачать ребенка. Конечно же, у меня были сомнения. А как иначе? С тех пор как мне исполнилось семь лет и я посмотрела «Капитан Планета» на большом, купленном с рук, рябившем помехами телевизоре, меня тревожило то, что человечество делает с миром и с самим собой. Как ни печально, у нас нет отряда единомышленников-супергероев с модной коллекцией синхронизированных магических колец, и задача по спасению мира, похоже, ложится на таких людей как… ну… я. Вы. Мы. Людей, кому не все равно, кто внимает науке и тревожится, чем может обернуться дело не только для нас, но и для тех, кто придет после нас.

По правде говоря, тогда, в 2017 году, я на самом деле искала не объективный беспристрастный ответ на вопрос. Я не хотела, чтобы всякие авторитеты говорили, будто рождение ребенка – это акт экологической и гуманитарной безответственности. Я не хотела слышать дурные новости. Притом что вой утробы становился все громче, а таймер яйцеклеток бежал все быстрее, я жаждала, чтобы кто-то окинул взглядом выжженный и дискриминационный мир передо мной и сказал: все будет нормально, мне все равно можно родить.

Я надеялась, у Хелен Дарем найдется рациональный и одновременно полный надежды ответ на мой экзистенциальный кризис.

Пауза длилась всего секунду. Я медленно выдохнула.

Хелен расплылась в широченной улыбке и отбросила волосы с лица.

– Если хотите инвестировать в будущее, – произнесла она, глядя мне прямо в глаза, – то лучший способ – рожать детей.

Я могла бы ее расцеловать. Наконец-то я получила ответ. Может, он иррационален, может, эгоистичен, может, даже не правдив, но в тот момент он был именно тем, что я хотела услышать.

13. Пружина раскручивается

Лежа на голубой, стерильно вытертой кушетке из кожзаменителя, держась за руку широкоплечей медсестры, которую по иронии судьбы назвали Comfort[37], я слышу звяканье металлических инструментов о металлический поднос. Миниатюрная женщина-врач в темно-синих слаксах и обуви, которая навсегда запечатлелась в моих ассоциациях как туфли учительницы математики, положив ладонь на мое бедро, мягко, но деятельно вводит медицинское подобие зонтика в мое влагалище. Смотрю в потолок, мыслей нет. Сестра Утешение поглаживает меня по голове. Хочется плакать, но не от боли. Две умнейшие женщины действуют не только как профессиональные