Для того чтобы понять, как свершилосьневероятное и даже кощунственное превращение инокини в светскую даму, нампридется вернуться недели на две назад.

Тогда лето доживало свои самые последние дни,вверх по Реке плыли баржи с астраханскими и царицынскими арбузами, а владыкаМитрофаний только что провел свой тягостный «совет в Филях».

* * *

— …Тут опасность не только для меня игубернатора. Это бы полбеды, даже четверть беды. Но нынче поставлен под угрозувесь наш уклад. Как пастырь я не могу сидеть сложа руки, когда алчный зверьпожирает мое стадо. Я весь на виду, руки мои связаны, вокруг соглядатаибубенцовские кишмя кишат, не знаешь, кому и верить. Уже донесли, что я вчера сАнтоном Антоновичем и Матвеем келейничал, это мне доподлинно известно. Безтебя, Пелагия, мне не справиться. Выручай. Будем с двух концов пожар тушить.Как в прошлом годе, когда ты со мной в Казань ездила похищенную икону АфонскойБогоматери искать.

Так закончил преосвященный свою речь.Митрофаний и его духовная дочь гуляли вдвоем по дорожкам архиерейского сада,хотя день был пасмурный и с неба побрызгивало дождичком. Вот до чего дошло —опасался владыка в собственных палатах тайный разговор вести. Ушей-то вороватыхмного.

— Так все-таки опять Полину представлять? —вздохнула монахиня. Зарекались ведь, говорили, что в последний раз. Я не состраха говорю, что разоблачат и из инокинь погонят. Мне это лицедейство даже врадость. Того и боюсь. Соблазна мирского. Очень уж сердце у меня от маскарадовэтих оживляется. А это грех.

— Про грех не твоя печаль, — строго проговорилМитрофаний. — Я послушание даю, на мне и ответ. Цель благая, да и средство,хоть и незаконное, но не бесчестное. Иди к сестре Емилии, скажи, что я тебя вЕвфимьевскую обитель отсылаю. А сама доедешь на пароходе до Егорьева, тамприведешь себя в должный вид и послезавтра чтоб снова здесь была. Я тебя в домавведу, где Бубенцов бывает — и к графу Гавриилу Александровичу, и к губернаторус губернаторшей, и к прочим. А дальше уж сама. На вот. — Он протянул Пелагиикожаный кошель. — Туалетов закажешь у Леблана, духов там всяких, помад купишь —ну что там полагается. И лохмы свои рыжие в куафюру уложи, как в Казани, сэтакими вот завитушками. Ну, иди, иди с Богом.

* * *

Жить Пелагия — нет, не Пелагия, а молодаямосковская вдовушка Полина Андреевна Лисицына — стала у полковницы Граббе,давнишней приятельницы Митрофания. Старушка про маскарад знать не знала, ноприняла гостью радушно, поселила удобно, и все было бы замечательно хорошо,если б добрейшей Антонине Ивановне не взбрело в голову, что милую, несчастнуюдаму нужно как можно скорее выдать замуж.

От этого для конспиратки возникало множествонеловкостей. Полковница что ни день приглашала на чай молодых и не оченьмолодых господ холостого или вдового состояния, и чуть не все они, к крайнемусмущению Полины Андреевны (будем уж называть ее так), проявляли самый живойинтерес к ее белой коже, блестящим глазам и прическе «бронзовый шлем»: сверхувсё гдадко в пробор, по затылку волны, а с боков по три витые подвески. Даже идо соперничества доходило. Например, инженер Сурков, очень хороший человек,придет в гости с огромным букетом хризантем, а инспектор гимназии Полуэктовзаявится с целой корзиной, и после первый ко второму весь вечер ревнует.

Сестра Емилия, которая, прежде чем постричься,трижды побывала невестой и потому считала себя большим знатоком по частимужских повадок, поучала, что мужчины оказывают внимание определенного рода(так и говорила: «внимание определенного рода») не всем женщинам, а только тем,кто им некий знак подает, иной раз даже и ненамеренно. Взглядом там, иливнезапным румянцем, или вообще неким неуловимым запахом, до которого мужскиеносы чрезвычайно чувствительны. Знак этот означает, я доступна, можете ко мнеприблизиться. И в доказательство Емилия, будучи среди прочего еще иучительницей естествознания, приводила примеры из жизни животных, главнымобразом почему-то собак. Христина, Олимпиада, Амвросия и Аполлинария слушализатаив дыхание, потому что в миру с мужскими повадками ознакомиться не успеливовсе. Пелагия же внимала печально, потому что из опыта пребываний в ролигоспожи Лисицыной со всей очевидностью проистекало: подает она знаки о своейдоступности, всенепременно подает. То ли взглядом, то ли румянцем, то литреклятым предательским запахом. Неприятнее всего было то, что в ролилегкомысленной госпожи Лисицыной черница чувствовала себя как рыба в воде, ивсегдашняя ее неуклюжесть странным образом куда-то улетучивалась. Повадка становиласьуверенной, движения грациозными, и даже бедра при ходьбе начинали вести себясамым предательским манером, так что иные мужчины и оборачивались. Послекаждого перевоплощения приходилось не одну тысячу поклонов класть и по сто размолитву Божией Матери читать, чтобы снизошло блаженное спокойствие.

Пока же получалось, что в этот раз Пелагиябрала грех на душу почти что и напрасно. За две недели самого безудержноговерчения по званым вечерам, обедам и балам выяснить полезного удалось не много.Бубенцов у Наины Георгиевны не бывал, она у него тоже. Если они где-то ивстречались, то втайне. Хотя вряд ли, если принять во внимание ежедневныедемонстрации княжны Телиановой перед гостиничным флигелем. Один раз, заглянуввместе с почтмейстершей на квартиру к Владимиру Львовичу, Пелагия увидела настоле конверт, надписанный косым почерком и с буквами «НТ» внизу, но конвертвалялся там нераспечатанный и, судя по всему, не первый день.

Несколько успешнее были действия, предпринятыегоспожой Лисицыной в направлении зытяцкого дела.

Любопытное обстоятельство выяснилось из беседыс патологоанатомом Визелем, одним из протеже сердобольной Антонины Ивановны.Оказывается, Бубенцов вывез со зловещей лесной поляны, где предположительнонаходилось капище кровожадного Шишиги, образцы почвы, пропитанной некоейпохожей на кровь жидкостью, и поручение произвести анализ этого трофеядосталось как раз Визелю. Лабораторное исследование показало, что это и в самомделе кровь, но не человеческая, а лосиная, о чем и было доложено полицмейстеруЛагранжу. Однако до сведения газет и общественности это важное известиедоведено не было.

Жандармский ротмистр Пришибякин,откомандированный из Петербурга в помощь Чрезвычайной комиссии, жарко дыша вухо и щекочась напомаженными усами, по секрету рассказал про сушеныечеловеческие головы, якобы обнаруженные у зытяцкого шамана, и обещал показатьих Полине Андреевне, если она навестит его в гостинице. Лисицына, поверив,пришла — и что же? Никаких сушеных голов Пришибякин не предъявил, а вместо этогохлопнул пробкой от шампанского и полез с объятиями. Пришлось словно бы понеловкости попасть ему локтем в пах, отчего изобретательный ротмистр сделалсябледен и молчалив — лишь замычал и проводил упорхнувшую гостью страдальческимвзглядом.