— Нищета от бедности? Ну, бедный человек вотличие от совсем уж нищего имеет какое-никакое жилище, пропитание и одеваетсяне в лохмотья, а все-таки прилично. Бедность бывает благородной, а нищетаотвратительна.

— Или, как выразился автор чрезмерноперехваленного романа, нищета это уже порок, за который из общества палкойизгоняют.

— Позвольте, владыко, неужто вы о«Преступлении и наказании» так строго судите?

— О литературе, Антон Антонович, мы как-нибудьв другой раз поговорим, а теперь речь моя об ином. Именно, что человек голодный,неодетый и бездомный не может быть благороден поведением и красив. И хоть вСвященном Писании и житиях мы много читаем о блаженных и пророках, что ходили врубищах и вовсе не заботились о пропитании и приличии, но с сих святыхугодников обычным людям брать пример пагубно, ибо страшно и противоестественнопредставить себе общество, сплошь состоящее из членов, умерщвляющих плоть,обвешанных веригами и произносящих пророчества. Не того хочет от чад своихГосподь, а чтобы вели себя достойно.

— Тут я совершенно согласен, хоть это какая-тои не совсем русская точка зрения, однако мне все же хочется вступиться загосподина Достоевского. Чем же вам не угодил роман «Преступление и наказание»?

— Ах, дался вам господин Достоевский. Нухорошо, извольте. Я считаю, что автор чересчур облегчил себе задачу, когдазаставил гордого Раскольникова убить не только отвратительную старухупроцентщицу, но еще и ее кроткую, невинную сестру. Это уж господин Достоевскийиспугался, что читатель за одну только процентщицу не захочет преступникаосудить: мол, такую тварь вовсе и не жалко. А у Господа тварей не бывает, всеЕму одинаково дороги. Вот если бы писатель на одной только процентщице всюнедостойность человекоубийства сумел показать — тогда другое дело.

— Недопустимость, вы хотите сказать?

— Недостойность. Взять в руки топор или инойкакой предмет и другому человеку черепную коробку проломить — это прежде всегонедостойно человеческого звания. Ведь что такое грех? Это и есть поступок,посредством коего человек роняет свое достоинство. Да-да, Антон Антонович, явновь, уже в сотый раз, вернусь к сей теме, потому что чем долее живу на свете,тем более уверяюсь, что именно в чувстве достоинства состоит краеугольныйкамень справедливого общества и самое предначертание человека. Я говорил вам,что достоинство зиждется на трех китах, имя которым законность, сытость ипросвещение. Про законопослушание сказано достаточно, о пользе разумного,боговдохновенного просвещения вы и сами толковали мне весьма красноречиво, такчто мне и добавить нечего. Но нельзя за сими прекрасными материями забывать иоб основе основ — животе человеческом, который на нашем языке не случайноравносмыслен слову «жизнь». Если живот пуст, то это уже нищета, а нищий подобенживотному, ибо думает только о том, как живот этот наполнить, и ни на какиеиные, более высокие побуждения у него сил уже не остается.

— К чему, отче, вы мне это говорите?

— К тому, что вы — власть предержащая, и самаяпервая ваша ответственность в том, чтобы всякий житель губернии имел кусокхлеба и кров над головой, так как без сих основ у человека не Сможет бытьдостоинства, а не имеющий достоинства не является гражданином. Богатыми всебыть не могут, да и ни к чему это, но сыты должны быть все. Это нужно не толькообездоленным, но в не меньшей мере и всем остальным, чтобы они не поедалимягкий хлеб свой, стыдливо таясь от голодных. Не будет достойным тот, ктопирует, когда вокруг него нищета и вой.

— Это истинно так, владыко. Я думал об этом идаже подсчитал, что не так уж много средств уйдет на поддержание истиннонуждающихся. Неужто всё так просто? Только накормить голодных, и в людях сразупоявится Selbstachtung[6]?

— Нет, сын мой. Не сразу, и сытость — тольконачало. Еще следует искоренить всякое оскорбление личности, чему у нас в Россиипо стародавнему нашему обычаю и значения никакого не придают. У нас ведь, самизнаете, брань на вороту не виснет, а тычки с затрещинами от начальства упростого народа за отеческое внушение воспринимаются. Опять же порка повсеместнораспространена. Какое уж тут Selbstachtung, с поркой-то. Так что давайте с вамиусловимся: у нас в губернии более никого и ни за что сечь не будут, хоть быдаже и по решению крестьянского схода свои своих. Воспретить раз и навсегда. Яи священникам велю в церквах проповедовать, чтоб родители детей не пороли,разве уж совсем каких отчаянных, кто разумного слова не понимает. Из поротых неграждане вырастают, а холопы. Хорошо бы еще и брань запретить, но это, конечно,мечтание. Я и сам бываю по сей части грешен.

— А еще замечательно было бы, владыко, чтобы вприсутствиях людям простого звания стали говорить «вы» и «господин такой-то».Это для Selbstachtung очень важно. Можно еще по имени-отчеству, тоже хорошо.

— Хорошо-то хорошо, да не рано ли? Напугаютсямужички, если им так сразу «выкать» начнут. Заподозрят какую-нибудьначальственную каверзу, как в шестьдесят первом году при эмансипации. Нет, сэтим погодить требуется, пока непоротое поколение подрастет.

— Ах, отче, а вы только представьте, какие благословенныенастанут времена, когда наши обыватели будут в губернаторы не чужаков вродеменя получать, но смогут по собственной воле производить элекцион и избирать изсвоей среды достойнейшего, кого знают и уважают! Вот тогда-то истинный рай нарусской земле и установится!

— Только и с этим бы не спешить. Пусть сначалаобыватели наши достоинства поднакопят и в граждан превратятся, а потом уж иэлекцион можно. А то они, пожалуй, Фильку-кабатчика себе в губернаторы выберут,если он им на площадь пару бочек зелена вина выкатит…

Ремарка. По поводу достоинства не знаем, что иприсовокупить, потому что материя тонкая и учету плохо поддающаяся, да ивремени не так много прошло — непоротое поколение, о котором говорил владыка,еще со школьной скамьи не сошло. Сильно пьяных, что в канаве валяются, у нас впоследнее время стало меньше. И когда на улицу выходят, одеваться сталипоприличнее. Но это, возможно, из-за того, что бедности поубавилось в связи свышеупомянутым развитием торговли и разных промыслов. Право, не знаем… Хотя вотв прошлый год история была: квартальный Штукин мещанина Селедкина «свиньей»обозвал. Раньше бы Селедкин такое обращение за ласку счел, а тут ответилслуживому человеку: «Сам ты свинья». И мировой в том никакой вины не нашел.

Пожалуй, что и больше стало в заволжанахдостоинства.