…общим же следствием всех этих бесед стало то,что помаленьку, год за годом, жизнь Заволжья стала меняться в лучшую сторону,так что в соседних губерниях стали нам завидовать. Вот, видно, и сглазили. Неиначе как взревновал лукавый к нашему благополучию.

На следующий день после того, как ВладимирЛьвович Бубенцов истинным римским триумфатором доставил в город плененныхзытяцких старейшин (при невиданном стечении толп, собравшихся посмотреть нанебывалое зрелище двое скованных служителей Шишиги, да еще три трупа в телеге),Митрофаний собрал у себя чрезвычайное совещание ближайших союзников, которое смрачным юмором нарек «советом в Филях». И свою вступительную речь начал всоответствующем сей аллегории духе:

— Фельдмаршал Кутузов мог оставить Москву,потому что ему было куда отступать, а нам с вами, господа, отступать некуда.Столица не столько средоточие общественной жизни, сколько некий ее символ, а отсимвола на время можно и отступиться. Мы же с вами в Заволжье живем, оно длянас не отвлеченный символ, а наш с вами единственный дом, и отдавать его напоругание злым силам мы с вами не имеем ни права, ни возможности.

— Это безусловно так, — подтвердилвзволнованный Антон Антонович.

И Матвей Бенционович Бердичевский тожеприбавил:

— Жизни вне Заволжска я для себя не мыслю, ноесли возобладают порядки, устанавливаемые этим инквизитором, существовать здесья не смогу.

Митрофаний кивнул, словно иного ответа и неждал.

— В разное время каждого из нас троихприглашали послужить в столице на более видном поприще, а мы не поехали.Почему? Потому что поняли: столица — это царство зла, и тот, кто туда попадает,теряет себя и подвергает свою душу угрозе. У нас же здесь мир простой и добрый,ибо он много ближе к природе и Богу. В провинции можно, пребывая во власти иделая дело, сохранить живую душу, а в Петербурге нельзя. От столицы проистекаетодин только вред, одно только насилие над естественностью. И наш с вами долгоборонять вверенный нам край от этой напасти. Диавол мощен, но мощь егонепрочная, потому что зиждется не на достоинствах человека, а на его пороках,сиречь держится не на силе, а на слабости. Обыкновенно зло само себя иразрушает, рассыпаясь изнутри. Однако ждать, пока это случится, мы не вправе,потому что слишком многое хорошее, что нами с трудом выстроено, разрушится ещераньше, чем зло. Нужно действовать. И я собрал вас, господа, чтобы составитьплан.

— Представьте, владыко, я думал о том же, —сказал барон. — И вот что мне пришло в голову. Мой старший брат Карл Антонович,как вам известно, состоит на должности шталмейстера и раз в месяц бывает званна малый ужин в высочайшем присутствии, где государь запросто с ним беседует ирасспрашивает о всякой всячине. Я напишу Карлу подробное письмо и попрошу осодействии. Он государственная голова и наверняка сумеет представить дело так,что император не останется безучастным к нашей беде.

— К сожалению, сын мой, Константин Петровичбеседует с государем куда чаще, чем раз в месяц, — вздохнул архиерей. — Надодумать, что его величество предубежден в пользу Бубенцова, и переменить этосуждение будет непросто. Увы, слишком многим влиятельным особам в Петербургевыгоден наш скандал. Тут ведь всю Россию высечь можно.

Антон Антонович с тоской проговорил:

— Но ведь надобно же что-то делать. Этотсинодальный паук мне уж и по ночам снится. Будто лежу я и пошевелиться не могу,а он всё оплетает, оплетает меня своею липкой паутиной. Со всех сторон оплел…

Возникла тягостная, но непродолжительнаяпауза, которую прервал Матвей Бенционович. Внезапно побледнев, он решительнозаявил:

— Господа, я знаю, что нужно. Я его на дуэльвызову, вот что! Если откажется стреляться, ему позор будет перед всемобществом, никто его больше на порог не пустит, и все заволжские дамы, которыесейчас вокруг него хороводы водят, от него отвернутся. А согласится на дуэль —его обер-прокурор с должности погонит. Что так, что этак, нам выгода.

От этой оригинальной идеи прочие участникисовета аж оторопели. Барон покачал головой:

— Так ведь если согласится, вам с ним и всамом деле стреляться придется, и уж он вам загубленной карьеры не спустит. Чтовы на барьере-то станете делать, Матвей Бенционович? Видел я на охоте, как выстреляете. Вместо тетерки фуражку мне продырявили. Да и о детях подумайте.

Бердичевский сделался еще белее, потому чтообладал очень живым воображением и сразу представил свою супругу в трауре, адеток в черных платьицах и костюмчиках, но не отступился:

— Пускай…

— Ах, глупости какие, — махнул губернатор. — Ине сможете вы его вызвать, он вам повода не даст.

Здесь Бердичевский из белого вдруг сталпунцовым и признался в давнем постыдном происшествии:

— Есть повод. Он меня по носу щелкнул, исильно, до крови, а я стерпел. Тоже о детях подумал…

Барон пояснил обладателю личного дворянства:

— По дуэльному статуту картель объявляется втечение суток после нанесения оскорбления, никак не позже. Так что вы, МатвейБенционович, опоздали.

— Тогда я его тоже по носу, он поймет за что!

— Он, может, и поймет, да другие не поймут, —вставил слово преосвященный. — Еще сволокут вас в сумасшедший дом какбуйнопомешанного. Нет, не годится. Да и не христианское это дело — поединок. Яна такое своего благословения не дам.

— Тогда вот что. — Бердичевский сосредоточенносхватился за нос, повертел его и так, и этак. — Можно попробовать иначе, черезтроянского коня.

— Как это? — удивился Антон Антонович. — Ктоже станет сим конем?

— Полицмейстер Лагранж. Он у Бубенцова заправую руку стал, и Бубенцов ему многое доверяет. А у меня про любезнейшегоФеликса Станиславовича по моей прокурорской линии кое-что имеется.

Бердичевский сделался спокоен и деловит, голосего больше нисколько не дрожал.

— Лагранж третьего дня взял укупца-старообрядца Пименова подношение. Семь тысяч ассигнациями. Сам же ивынудил, пригрозив арестом за поносные слова об обрядах православной церкви.