А сейчас опять надо отправляться спать (ну и жизнь!). Уже поздно. Хотела записать лишь несколько строчек, а снова разошлась.

29 октября

«Герр вахмайстер» не забыл про меня. Едва мы вернулись с работы, и я собралась, как всегда, нелегально «принять душ» – летит вдруг к нам Шмидт и приказывает мне отправиться в срочном порядке в деревню, в полицейский участок, к вахману. Мол, там поймали трех русских, и я опять должна быть за переводчика. Провожатым, сказал, пойдет Генрих Гельб.

Делать нечего. Наскоро умылась, переоделась, вышла. Генрих уже поджидал меня у своей калитки. Чувствовала я себя, – признаюсь тебе, моя тетрадь, – гнусно, скверно, даже слишком скверно. Перед глазами вставали разные картины допросов, битья, даже пыток.

– Что за человек этот вахмайстер? – спросила я Генриха.

– А черт его знает, – ответил он безразлично. – Человек как человек… В самом начале войны где-то во Франции получил ранение в голову, стал плохо видеть. Сейчас списан из армии. Еще у него вроде недавно жена умерла.

Герр вахмайстер изволил кушать. Какая-то пожилая женщина провела нас в его кабинет и велела ждать. Мы с Генрихом уселись в кресла возле массивного стола и принялись с любопытством осматриваться. У одной стены стоит широкий черный кожаный диван. У другой – большой, очень красивый, с множественными резными украшениями шкаф. Возле окна – узкий, высокий металлический сейф, выполненный в виде фантастического древесного ствола. Над столом, над монументальным, словно трон, креслом, где, наверное, обычно восседает сам вахмайстер, висит портрет Гитлера. Обстановку завершают несколько простых венских стульев, тяжелые шелковые шторы и ворсистый ковер на полу. И опять – странно! – не видно ни одной книги, ни одного журнала.

Я заметила на столе несколько потертых на сгибах листков с отпечатанным на машинке текстом, с двуглавым орлом и со свастикой. Русско-немецкие паспорта. Взяла один из них в руки, пробежала глазами: «Микола Колесник. Родился в 1920 году. Украинец. Роста высокого. Глаза серые. Волосы русые. Особых примет нет».

Тут за дверью послышались шаркающие шаги, и я быстренько водворила «аусвайс» на прежнее место.

Вошел вахмайстер, грузный, в широком мешковатом пиджаке, в толстых войлочных тапочках. Поздоровался, спросил, умею ли я по-украински, и велел вошедшему за ним хромому солдату привести первого из пойманных беглецов.

Глаза мои невольно – с любопытством, смятением и страхом – уставились в дверь. Нет, это не Микола. Плотный, черноволосый, с карими глазами. Входит робко, озирается: «Гутен абенд»[38]. Отвечаем ему так же.

Вахман, щелкнув замком, вынул из ящика стола папку, ручку, приступил к допросу. На первый же мой вопрос – «Как тебя зовут?» – пленный удивленно вскинул глаза. Наверное, он решил, что я немка… Зовут Сергеем Копыловым. Русский. Ему 20 лет. Из-под Минска. Сбежал из поместья вчера вечером, где его побил пьяный немец. Решил самостоятельно идти на биржу, искать себе другое место.

Вахмайстер спрашивает спокойно, голоса не повышает, все записывает, и я постепенно успокаиваюсь.

В этот момент в соседней комнате зазвонил телефон, и «герр» со словами «Вартмаль, айн момент»[39] – вышел. И пока он с кем-то разговаривал за полуприкрытой дверью, между нами шепотом велась оживленная беседа:

«Ты русская или украинка?» – «Русская». – «Откуда?» – «Из-под Ленинграда». – «Давно здесь?» – «Да, уже скоро пять месяцев». – «Ну и как – хозяин хороший?» – «Гм-м… Где ты видел их – хороших?» – «Да, это правда… А работаешь здесь – в участке?» – «Нет, тут недалеко, у бауера. Только сейчас пришла с поля». – «Понятно. А ехала сюда добровольно?» – «Как же! Под дулом автомата!» – «Вот то-то и оно!.. Эх, а мы сплоховали малость, не надо было бы нам из леса днем высовываться».

Вошел вахман. Сергея вскоре увели, и появился второй беглец. То же короткое приветствие, то же мимолетное удивление. С первого взгляда узнаю Миколу. Смелые серые, в черной опушке ресниц глаза смотрят открыто, ответы короткие, ясные. Держится спокойно, даже уверенно. Видно, сговорились хлопцы: отвечают одинаково, слово в слово.

Привели третьего. Этого зовут Иваном Бондарчуком. Он украинец. Небольшого роста, щуплый, остроносый. Отвечает, вытянувшись в струнку, словно солдат перед генералом. Говорит все то же, что и первые два, только под конец, обиженно шмыгнув носом, добавляет: «Вы уж, пожалуйста, господин полицейский, постарайтесь подыскать для меня другое – лучшее место. Ведь я сюда, в Германию, добровольно приехал. Сам сдался в плен, бросил оружие, не стал воевать, когда понял, что верх берет немецкая армия». И ушел, опять шмыгнув носом.

Мне противно смотреть на его обмякшую фигуру. Подумалось: продажная ты шкура! Вот из-за таких подонков, может быть, и мы мучаемся здесь. Нашел, кому пожаловаться, у кого искать сочувствия!

После этого мы все вышли в прихожую, где, стоя гуськом у двери, ожидали своей дальнейшей участи трое беглецов. Как ни странно, вахмайстер показал себя вполне порядочным человеком. Пообещал позвонить утром на биржу труда насчет подходящих мест для всех троих и даже проявил заботу – поинтересовался у ребят – не голодные ли они? Конечно, беглецы эти не были сытыми – откуда? – но они дружно поблагодарили и заявили, что – спасибо! – не голодны.

Чувствовалось, что парни воспрянули немного духом, да и я обрадовалась за них. Ведь изобьют, как собак, если опять отправят в прежние имения.

Хромой солдат увел всех троих на ночлег в подвал, где, как я уже слышала раньше, оборудована «холодная», а мы с Генрихом направились домой. Уже совсем стемнело. Мы шагали напрямик по железнодорожной линии, и недалеко от переезда пришлось обоим скатиться под откос: сверля темноту тонкими сине-зелеными лучиками, мимо нас прогрохотал длинный санитарный состав. Смутно мелькали в окнах белые занавески, едва подсвеченные (в целях маскировки) голубоватым светом. Кое-где двигались чьи-то тени. По всему было видно – поезд пуст, и мчится он «нах Русланд».

«Туда с песнями, а оттуда…» – сказала я машинально, вспомнив недавнюю мамину выходку, и замолчала, чувствуя нелепость своих слов в эту минуту. В темноте я не видела глаз и лица Генриха, но голос его прозвучал печально: «От Райнгольда, моего старшего брата, уже давно-давно нет писем. Родители страшно беспокоятся».

Так вот почему в последнее время Гельб такой молчаливый, а у Гельбихи часто заплаканные глаза.

30 октября

Утром, когда мы отправлялись на работу, гляжу – выступают по дороге от деревни три вчерашних беглеца. А сзади, помахивая важно тросточкой, завершает шествие Бангер. Вот это да! Как говорится, попали «из огня да в полымя».