Юлии Ливиллы 41 г.{346} Юлия, о которой идет речь, была (как и Юлия Ливилла) племянницей Клавдия, и хотя не Августовой крови, она приходилась ему приемной правнучкой, так как ее дедом по отцу был Тиберий.

Будучи лет на пятнадцать старше Мессалины, Юлия более двух десятилетий старалась не ввязываться в придворную политику. Ее первым мужем был ее двоюродный брат – старший брат Калигулы Нерон Цезарь. Они поженились под бурные восторги публики в 20 г. н. э., когда оба были еще очень юными; брак, по-видимому, оказался бездетным, и, когда в конце десятилетия Нерон наконец пал, Юлия выжила[79]{347}. Когда на следующий год ее мать Ливиллу обвинили в супружеской измене с Сеяном и соучастии в убийстве мужа (отца Юлии, Друза) и уморили голодом, Юлия выжила и на этот раз.

В 33 г. н. э. Тиберий устроил Юлии новый брак. Жениху, носившему говорящее имя Рубеллий Бланд[80], было лет пятьдесят пять, и он достиг успехов, отличаясь при этом разумным скромным поведением, не представлявшим ни для кого угрозы{348}. Внук учителя ораторского искусства из Тибура (совр. Тиволи) – в сущности, римского эквивалента каких-нибудь окрестностей Лондона, – Рубеллий первым в семье стал консулом. Это все впечатляло и обнадеживало, но не делало его парой женщине из императорской семьи. Народ явно был того же мнения: Тацит помещает эту свадьбу на первое место в списке «мрачных событий, опечаливших граждан», в год, на который также выпали смерти многих выдающихся людей. Тем не менее пара поженилась, и Юлия, вероятно, на следующий год отплыла на корабле сопровождать своего мужа, получившего наместничество в Африке{349}.

Если Тиберий намеревался уберечь Юлию от опасностей дворцовой политики, то ее брак успешно служил этой цели на протяжении десятилетия; она исчезает из исторических сочинений до 43 г. н. э. К тому времени ее сыну Плавту (по крови представителю императорского рода и одновременно чванливой мелкой аристократии) шел десятый год. Возможно также, что ее муж недавно умер, оставив ее вновь на ярмарке невест[81].

Говорят, Мессалина завидовала Юлии. То же обвинение выдвигалось против нее в случае с Юлией Ливиллой, и здесь оно, по всей вероятности, во многом отражает реальность. Юлия, как и Юлия Ливилла, была опытным игроком в придворной политике, и Мессалина могла опасаться, что, если Юлия найдет себе нового, более знатного мужа, она сможет стать источником конкуренции на Палатине. Как и Юлия Ливилла, Юлия обладала более убедительной императорской родословной, чем Мессалина, и это делало ее сына потенциальным будущим соперником Британника. В 43 г. н. э. Плавт был еще слишком мал, чтобы защитить себя – устранение его матери лишило бы его самой могущественной сторонницы на Палатине прежде, чем у него появится возможность начать государственную карьеру. И снова это было тщательно взвешенное политическое убийство, совершенное с целью обезопасить собственное положение Мессалины и династическое будущее Британника[82].

Нам не сообщают точно, в каком преступлении Мессалина решила обвинить Юлию – только то, что обвинение было «бездоказательным», – но мы имеем все основания предположить, что она обратилась к старому верному (как ни иронически это звучит) варианту – прелюбодеянию[83]. Так как это преступление совершалось – если только виновники не были настроены особенно авантюрно – за закрытыми дверями, прелюбодеяние, как известно, было трудно доказать или опровергнуть. У Юлии, по-видимому, не было сложившейся репутации, которой могла бы воспользоваться Мессалина, и императрице, возможно, пришлось фальсифицировать улики. Это не было серьезным препятствием. В распоряжении императрицы были неограниченные возможности покровительства: она могла предложить деньги или должность любому, кто был бы готов свидетельствовать о тайных взглядах, встречах или объятиях либо признаться, что доставлял любовные письма по поручению Юлии – наверное, уличающие письма были даже составлены и написаны почерком, соответствующим почерку самой Юлии. Некоторые из этих свидетелей могли быть домочадцами Юлии: законодательная лазейка, введенная Августом, в случаях прелюбодеяния позволяла рабам свидетельствовать против своих хозяев{350}.

Кто был предполагаемым любовником Юлии, значения не имело. В отличие от женатых мужчин, которые могли безнаказанно спать с проститутками или рабынями, для замужней женщины секс с кем угодно, кроме мужа, являлся прелюбодеянием. Возможно, Мессалина связала Юлию с каким-то придворным остроумцем или богатым всадником; вероятно, она усугубила оскорбительность обвинения, предположив, что Юлия спала с плебеем или рабом.

Мессалина передала досье с «уликами» своему самому грозному обвинителю – бессовестно обслуживающему собственные интересы Публию Суиллию, и, после того как обвинения были приняты председательствующим магистратом (возможно, в данном случае одним из консулов или самим Клавдием), Юлию вызвали на суд сената{351}. Хотя источники сходятся на том, что Юлия была невиновна, исход ее процесса был предрешен – и Юлия была убита или, что вероятнее, принуждена покончить с собой[84].

Расправа с Юлией – уважаемой и популярной родственницей Юлиев-Клавдиев, матерью трех или четырех детей, еще совсем молодой – не снискала Мессалине всеобщего одобрения при дворе. Помпония Грецина – знатная женщина, занимавшая важное положение при дворе как жена Плавтия, военачальника Клавдия, которому император доверял больше всего и совместно с которым он как раз начинал планировать вторжение в Британию, – надела траур в знак протеста и не снимала его до самой смерти, а умерла она лет сорок спустя{352}. Это было откровенное осуждение действий императрицы. Тацит сообщает, что Помпония не понесла наказания, и это предполагает, что она пользовалась достаточной поддержкой аристократии, чтобы ни Клавдий, ни Мессалина не сочли нужным ворошить осиное гнездо.

После 43 г. н. э. политическая активность Мессалины как будто пошла на убыль. Возможно, ее останавливала реакция на смерть Юлии. Помпония Грецина была, безусловно, уважаемой женщиной, но не обладала статусом, предполагающим право бросить вызов императрице. Ее нескрываемая убежденность в том, что смерть Юлии была судебной ошибкой, могла обеспокоить императрицу и стать своевременным напоминанием о том, что власть не может служить непроницаемым щитом от критики и недовольства. Мессалина немало потрудилась, чтобы создать на Палатине сеть влияния и позиционировать себя как ценный актив Клавдиева режима; она не могла позволить себе утратить статус лидера общественного мнения – или, что еще хуже, начать выглядеть как политическая обуза для своего мужа.

Впрочем, к тому времени, как прах Юлии убрали с погребального костра, Мессалина могла почувствовать, что ее задачи в основном выполнены. Лояльностью преторианской гвардии она заручилась; Силан, наиболее вероятный конкурент ее мужа, был мертв; режим пережил восстание и сохранил поддержку войск; а сама она избавилась от двух принцесс, которые могли угрожать ее нынешнему господству и будущему ее сына. Играя роль стратега, информатора, советника и исполнителя, Мессалина не только отстаивала собственные интересы, но и сделала себя незаменимой для режима и превратилась в политического партнера, которого ее муж, казалось, не мог позволить себе лишиться.

В будущем предстояло иметь дело с новыми рисками. Был зять четы, муж Клавдии Антонии Помпей Магн, который с возрастом мог стать убедительным претендентом на верховенство. Была и еще одна «нерешенная проблема», которая могла занимать Мессалину в последовавшие за гибелью Юлии месяцы. Оставалась в живых последняя племянница Клавдия – Агриппина Младшая, прямой потомок Августа, сестра Калигулы и мать сына, в ту пору именовавшегося Луций Домиций Агенобарб, но в истории более известного как Нерон.

Трудно допустить, что Мессалина не видела угрозы в последней знатной родственнице императорского рода. Атака на Агриппину могла быть просто отложена на волне реакции на смерть Юлии, в то же время Мессалина, возможно, считала, что у нее достаточно времени. Нерону тогда еще было лет пять-шесть, а Агриппина после своего возвращения из ссылки в 41 г. н. э. была благополучно выдана замуж за Пассиена Криспа, острого на язык любимца Клавдия и преданного сторонника режима{353}. Вероятно – и это самое главное – Агриппины физически не было в Риме большую часть этого раннего, неустойчивого периода нового правления. В 42 г. н. э. Пассиен был назначен проконсулом Азии, одной из богатейших