«Правосудие» в 42 г., бесспорно, было кровавым. Несколько обвиняемых, понимая, что решение суда предопределено, свели счеты с жизнью, получив повестку. В их числе был Винициан (родственник Виниция, мужа Юлии Ливиллы), один из ключевых зачинщиков убийства Калигулы. Некоторым из тех, кто дожил до суда и был осужден, дали возможность самим распорядиться насчет своей немедленной смерти; другие были убиты в тюрьме или публично казнены, а их тела сбрасывали с Гемониевой террасы либо их отрубленные головы выставляли на всеобщее обозрение.

Расправе подверглось также немало женщин – как утверждает Дион, их «влекли к месту казни в оковах, словно пленниц». Рисковали не только участники заговора: женщину по имени Клоатилла притащили в суд, обвинив в том, что она организовала похороны своего мужа и поминки по нему, несмотря на то что он был осужден как предатель. Она едва спаслась – благодаря помилованию императора.

Дион допускает, что одну из смертей 42 г. н. э. могла оплакивать даже Мессалина{337}. Аррия, одна из ближайших подруг Мессалины, была предана своему мужу Цецине Пету. Он присоединился к войскам Скрибониана на Адриатике, а когда заговор провалился, был арестован и отправлен на корабле в Рим. Аррия умоляла позволить ей остаться с ним вместе, предлагая даже быть его служанкой – подавать ему еду, следить за его одеждой, завязывать ему сандалии, – что было принято в случае ареста консулов. Когда в этом ей отказали, она наняла местное рыболовецкое судно и отправилась на нем за кораблем. Вернувшись в Рим, она критиковала тех жен, которые, опасаясь за собственные жизни, выдавали информацию Клавдиевой инквизиции. Пока шел процесс над ее мужем, она настроилась на самоубийство. Обеспокоенные друзья вначале пытались урезонить ее, а потом стали строго следить, чтобы она не покончила с собой. Когда Аррия поняла, что они спрятали от нее все предметы, которыми она могла нанести себе вред, то заявила: «Бросьте! в ваших силах заставить меня умереть злой смертью; заставить не умереть – не в ваших» – и с разбега ударилась головой о стену{338}. Очнувшись, она удовлетворенно прояснила свою позицию: «Я вам говорила, что найду любую трудную дорогу к смерти, если легкую вы для меня закрываете». Посреди всех этих драматических событий ее муж Пет был признан сенатом виновным – и ему предложили покончить с собой. Сделка была выгодной: она давала ему возможность избежать позора, дискомфорта и бесчестия казни, но в самый ответственный момент Пет застыл в нерешительности. Аррия выдернула у него из руки меч, всадила его себе в грудь и сказала: «Видишь, Пет, это не больно»{339}. В учебники истории Аррия вошла как образец женской стойкости и супружеской верности – и любопытно найти подобный эталон добродетели среди ближнего круга императрицы, – но Мессалине затянувшиеся страдания и последовавшее затем самоубийство подруги вряд ли казались поучительными.

Падение одной из близких подруг императрицы во время волны репрессий, срежиссированных предположительно самой Мессалиной, может стать для нас поводом к размышлению. Возможно, Аррия оказалась просто побочной жертвой, но рассказ Диона об участии Мессалины в чистках 42 г. н. э. вообще чрезвычайно подозрителен. Хотя бунт так и не набрал достаточно силы, чтобы представлять собой существенную военную угрозу, Клавдий понимал, что ему повезло. Скрибониан сумел привлечь на свою сторону немало серьезных людей как в Риме, так и в провинциях, и восстание подтвердило то, что и так было известно императорской чете: что обстоятельства воцарения Клавдия оставили глубокое недовольство в кругах сенаторов. Казни 42 г. н. э. недопустимо рассматривать как следствие личных обид императрицы; они представляют собой систематическое устранение самых заметных и громогласных противников режима, многие из которых действительно принимали участие в заговоре Скрибониана.

Хотя, возможно, Мессалина – чья судьба, как всегда, была тесно переплетена с судьбой мужа – поддерживала эти политические чистки, инициатива должна была исходить от Клавдия. Об умонастроении императора позволяет судить выбранный им на волне этого кризиса пароль для преторианской гвардии. Это была цитата из «Илиады» Гомера: «Защитишься от первого, кто лишь обидеть захочет»{340}. Более того, Клавдий и не нуждался в помощи Мессалины для выполнения своих планов. Это были не обвинения в прелюбодеянии, питавшиеся придворными сплетнями; такие люди, как Цецина Пет, физически присоединились к Скрибониану с явным намерением идти на Рим – их можно было карать открыто, немедленно и уверенно. Если Мессалина вообще принимала какое-либо участие в судебных преследованиях 42 г. н. э., то только как советница мужа, либо она использовала свои социальные связи для сбора информации. При всем неправдоподобии это примечательное свидетельство предполагаемого масштаба политической власти Мессалины – если ее соотносят со столь крупной кампанией на государственном уровне.

Следующий год, 43-й, ознаменован обвинением Мессалины в двух куда более правдоподобных преступлениях: устранении префекта претория Катония Юста и внучки императора Тиберия Юлии Ливии (далее мы будем именовать ее Юлией).

Катоний был профессиональным военным с многолетней безупречной службой за плечами. Он присутствовал в Паннонии, когда после смерти Августа войска взбунтовались против Тиберия. Один из старших центурионов в легионе, Катоний остался верен своему командиру и был послан в составе делегации посоветоваться с императором в Риме{341}. Его лояльность императорской семье с годами не уменьшилась и в конце концов была вознаграждена: его назначили главой преторианцев. Его повышение на тот момент, вероятно, было сравнительно недавним – он, безусловно, не был на этой должности во время убийства Калигулы.

Дион возлагает вину за казнь Катония в 43 г. н. э. непосредственно на Мессалину{342}. Историк утверждает, что префект обнаружил свидетельства беспутного поведения императрицы – ее оргий, кутежей и неверности – и собирался рассказать все, что знал, императору; императрица «успела устранить» его (Дион не уточняет, как именно), прежде чем он сумел это сделать{343}. История о честном служаке, с которым разделалась коварная императрица, прежде чем он смог ее разоблачить, соблазнительна, но в конечном итоге трудно поддается подтверждению. В 43 г. н. э. Мессалина была хорошо защищена от обвинений в прелюбодеянии; учитывая, что сообщение о неверности так скоро после рождения Британника бросило бы тень сомнения на легитимность наследника, Клавдий скорее был склонен верить своей жене, а любой обвинитель попал бы в более опасное положение, чем обвиняемая.

Падение Катония, по-видимому, стало результатом более рутинного политического напряжения. Убийство Калигулы продемонстрировало, насколько опасной для императора – и благоприятной для его врагов – может быть враждебность лагеря преторианцев. Если существовали сомнения в верности Катония, его следовало устранить; Мессалина могла использовать свои контакты, чтобы посеять соответствующие слухи или выдвинуть против него официальные обвинения. В этот период режим был явно обеспокоен лояльностью преторианцев: коллега Катония по префектуре, Поллион, будет казнен Клавдием в том же году или в начале следующего{344}. Оба, по-видимому, получили назначение вскоре после убийства Калигулы, когда непрочность положения Клавдия могла вынудить его остановиться на кандидатурах, которые, как он знал, будут приемлемы и для сената, и для преторианских заговорщиков{345}. К 43 г. императорская чета, возможно, почувствовала, что настало время выдвигать тех людей, которые были безоговорочно «своими».

Собственная роль Мессалины в устранении Катония и, возможно, Поллиона отражается также в личностях и поведении их преемников. Те, кто пришел им на смену, – Лусий Гета и Руфрий Криспин – были подозрительно преданными сторонниками Мессалины. Не кто иной, как Руфрий Криспин, по наущению Мессалины будет послан в 47 г. н. э. арестовывать Валерия Азиатика – и получит большое денежное вознаграждение за верность. После падения Мессалины в следующем году Нарцисс счел необходимым временно освободить Лусия Гету от командования гвардией, чтобы тот не смог вмешаться. Обоих уволят с должностей в первые два года правления Агриппины – из-за опасений, что они слишком верны памяти старой императрицы и интересам ее сына.

В том же году печальная участь постигла еще одну представительницу императорского рода – при обстоятельствах, подозрительно напоминающих историю