Он как всегда сохранял самообладание. Как я ему завидовала в такие минуты! Как у него так получалось? Я украдкой посмотрела на мужчину. Он стоял возле стола и смотрел на отполированную гладь красного дерева, чертя на ней какие-то линии карандашом. Затем бросил его на стол, сунул руки в карманы и, подняв голову вверх, закрыл глаза. Так он стоял минуты две. Затем сел в кресло и указывая на стоящий напротив стул мягко проговорил:

— Сядь, Катя.

Я послушно села и устало откинулась на спинку стула.

— Катя, я хочу, чтобы ты оставила ребенка.

— Но Габриель!

— Дослушай. Ты знаешь, что я потерял всю семью. У меня было трое детей, дочь и двое сыновей. И в один день я остался один. В один момент меня не стало вместе с ними. Разница только в том, что я хожу по земле, они же лежат в ней. Поэтому я прошу тебя, оставь ребенка. Это много для меня значит. Вы много для меня значите.

— Габриель, — я тяжело вздохнула, мне было так неприятно говорить ему такие вещи. — Я не могу, сейчас многое стоит на кону, за окном война, какие могут быть дети?

— Катя, ребенок уже есть, он растет в тебе! Ты не знаешь просто, что такое быть матерью. Можно воевать против смерти, которую несет война. Но как ты можешь убивать часть себя сама? Как ты сама можешь нести смерть? И кому? Своему нерожденному малышу! — Габриель пытался достучаться до моей совести.

— У этого ребенка нет будущего, — тихо прошептала я.

— У моего ребенка будет самое светлое будущее, на этот счет ты не переживай, — усмехнулся Габриель.

— Какое светлое будущее, Габриель? Он по обе стороны фронта чужой будет, ты понимаешь?

— Катя, я тебе еще раз говорю, у моего ребенка будет самое светлое и обеспеченное будущее!

— Где, где будет это будущее, Габриель? Здесь в России? Или в Германии? А если тебя убьют, что будет с нами? Нет, это неправильно, я не могу приводить в мир жизнь, если не могу обеспечить ей это самое будущее.

Взгляд Габриеля стал жестким, давно я не видела этот тяжелый взор его серых глаз. Он протянул руку, зажег сигарету и сделав глубокую затяжку, будто успокаивая себя, чтоб не взорваться, проговорил:

— Дай мне две недели. Две недели, я большего не прошу. Обещай мне, что ты не тронешь моего ребенка за эти две недели. После этого срока мы вернемся к разговору. Это очень важно для меня.

— Хорошо, — ответила я. — Две недели, Габриель, не более.

— Спасибо, — с еле сдерживаемым облегчением проговорил мужчина и сменив тему разговора спросил: — Ты уверена, что хочешь пойти к оберсту на ужин? У тебя был не самый приятный день сегодня.

— Уверена. Я хочу отвлечься немного, чувствую физически себя очень хорошо, ты не переживай. Я пойду на кухню выпью чай с мятой и буду одеваться.

— Катя, — уже у самых дверей меня окликнул Габриель. — Сдержи только слово.

Я утвердительно кивнула и пошла на кухню. Две недели. Да за две недели в наше время может случится все, что угодно. Сейчас и день прожить — подвиг совершить, не говоря уже о двух неделях. А мне за эти две недели столько предстояло сделать. Пройдя на кухню и заварив себе чай я присела к сидящей за столом Марте.

— Ты как, дочка? — потрепав меня по руке спросила Марта.

— Врач сказал, что проживу сто лет еще, не бойся, — усмехнулась я, делая большой глоток душистого чая.

— Я понимаю, что сейчас тебе тяжело, но завтра должна быть встреча у Ани, ты не забыла?

— Нет, не переживай, все пройдет хорошо.

— Дай то бог!

— Ты можешь идти домой, мы сейчас к оберсту поедем, так что можешь тоже отдохнуть.

— Да, хорошо, только, — она замолчала и кивнула в сторону кабинета, где был Габриель.

— О нет, не переживай, с его стороны все нормально.

— Кать, мне так беспокойно за тебя.

— Не переживай, еще раз говорю! Все наладится, я знаю.

Марта покачала головой и ушла.

Я же направилась в спальню и начала собираться. Надев обычное синее платье прямого покроя с блестками, намотав на шею длинные бусы, я уселась возле зеркала. Настроения не было вообще. Расчесав свои рыжие волосы и украсив их незамысловатой маленькой шляпкой, я закончила свой сегодняшний нехитрый образ, когда в комнату зашел Габриель.

— Ты готова?

— Да, — проговорила я вставая из-за столика.

Спустя полчаса мы были уже возле дома, где жил оберст.

Из окон доносилась музыка и смех людей. Габриель помог мне выйти из машины и мы поднялись на второй этаж дома. Дверь нам открыла молодая домработница, поприветствовав нас на немецком языке.

— Немка? — спросила я у Габриеля.

— Да. Оберст мало кому доверяет, даже домработницу из Германии привез.

— Какой недоверчивый, а Алисе своей он доверяет? Она же русская, вдруг ночью кровь выпьет?

— Катя, я тебя прошу, мы в гостях.

— Помню, помню. Вести себя хорошо, лишнего не болтать, оберсту не дерзить, честь России не отстаивать. А то станут снова топить.

— Ну, невыносимая, — усмехнувшись сказал Габриель.

Пройдя внутрь мы оказались в просторной огромной квартире, богато обставленной шикарной мебелью. Такой роскоши я в жизни не видела. Портьеры, картины, мебель, все указывало на то, что ранее проживающий здесь человек не был простым смертным.

— О, майор фон Вольф! Катерина Дмитриевна! Мы так рады видеть вас, — к нам подошла Алиса и радостно обняла нас. — Проходите, пожалуйста! Мы вас уже заждались, все собрались, а вас нет.

Я огляделась по сторонам, ища глазами Алекса, но не увидела его.

— Алиса, а Алекс? Он не пришел?

— Он позвонил и предупредил, что будет немного позже.

— Ясно, — я улыбнулась и взяла бокал шампанского у проходившей мимо официантки, потом подумав, вернула его обратно на поднос.

Габриель, наблюдавший за мной, только улыбнулся и притянул к себе:

— Правильно, будущей маме лучше не принимать алкоголь.

— Габриель, — зашипела я на него. — Прекрати, мне просто не хочется.

И тут к нам подошел оберст в компании рейхскомиссара.

— Катерина, прекрасно выглядите! — проговорил он галантно поцеловав мне руку.

— О да, мадмуазель прямо загляденье! Но,