данном случае мадам Иоланда опасалась, было то, что процесс подготовки может слишком затянуться, а времени оставалось не так много. Однако отцу Мигелю долго возиться не пришлось. Господин дю Шастель оказался крайне сообразителен.

– Если у её светлости есть для меня поручение, – заявил рыцарь прямо на второй встрече, – я готов выполнить его, и буду просить только о том, чтобы дело это оказалось сложным и опасным!

– А почему вы решили, что ее светлость вообще хочет вам что-то поручить? – спросил осторожный Мигель. – Кажется, я ни на что подобное не намекал.

Тогда дю Шастель указал на толстую книгу, которую в прошлый раз монах старательно перед ним перелистывал, якобы любуясь гравюрами, и из которой оживленно зачитывал целые абзацы, тоже якобы случайно попавшиеся на глаза и показавшиеся чем-то интересными.

– На днях герцогиня показывала мне библиотеку и спрашивала, не знаю ли я о предсказаниях Беды Достопочтенного. Я попросил у неё дозволения взять пару книг к себе в комнату и прочел. Предсказания интересные. Особенно одно, которое заставило серьезно задуматься. А вчера из этой книги вы цитировали мне пророчества Мерлина, и все они были на ту же тему.

– Вот как, – отец Мигель быстро захлопнул книгу. – И вы сразу решили, что её светлость строит какие-то планы относительно вас? Странная логика.

– Я не знаю наверняка, но мне так показалось. Оба пророчества о спасении государства, погубленного женщиной. Королевой… Вот и подумалось – чем не Франция? А я ради спасения Франции готов на любые действия. Даже на такие, которые кто-то может посчитать государственной изменой!

Отец Мигель вроде бы испуганно наклонил голову и перекрестился.

– Какие опасные вещи вы говорите, мессир, – пробормотал он, пряча радостное удовлетворение. – Но вижу, что помыслы ваши благородны, поэтому, если хотите, сегодня же узнаю у её светлости, нет ли какого поручения для вас…

Разумеется, поручение нашлось. И очень скоро мадам Иоланда с великим удовольствием убедилась, что выбор сделала правильный, и что Господь послал ей союзника, преданностью и единомыслием превосходящего всех прочих, кроме, разве что, отца Мигеля.

Планы герцогини ошеломили мессира дю Шастель настолько, что, промолчав несколько минут, он не нашел ничего лучше, чем рухнуть перед герцогиней на колени и принести рыцарскую присягу на верность по всей положенной форме.

– Встаньте, – велела растроганная мадам Иоланда. – Я и без этой присяги верю вам, мессир Танги.

И то, что назвали его просто по имени, как равного или как друга, превысило по ценности и дорогой шлем герцога Анжуйского, и любую другую награду, кто бы и в каком размере ее ни посулил.

Уже через неделю после разговора с мадам Иоландой, пока граф Арманьякский все еще убеждал герцога Анжуйского в необходимости немедленного возмездия подлому Бургундскому убийце, мессир дю Шастель срочно отбыл в Пуатье, где принялся вербовать своих бывших сослуживцев для службы принцу Шарлю.

– Не беспокойтесь, ваша светлость, – заверял Танги герцогиню перед отъездом, – я сумею их убедить. Большинство и без меня давно считают, что у его величества нет другого сына, о котором можно было бы уверенно сказать, что он законный. А другие просто еще не задумывались…

Герцогиня с легкой душой проводила своего рыцаря долгим взглядом из окна замка. Потом сама стала готовиться к отъезду. В Париж засобирался, наконец, возмущенный граф Бернар, которому удалось втолковать, что процесс против герцога Бургундского уже выдохся без поддержки церкви и именитого дворянства, а открытое выступление против него захлебнется из-за вялости сторонников Орлеанского дома и разброда между ними. Зато, если в момент королевского прощения он – граф д'Арманьяк – будет стоять рядом с троном, это значительно повысит авторитет его партии, да и Бургундцу покажет, что не так уж и просто для него все тут сложится.

Мадам Иоланде пришлось угробить уйму времени и проявить чудеса изобретательности, чтобы граф думал будто дошел до всего своим умом. Но во избежание непредвиденных случайностей было решено, что вместе с ним в Париж отправится и герцогская чета.

– Мы не имеем права оставаться в стороне, – торжественно заявил Луи Анжуйский. – Бургундец делает ставку на англичан, а те – рано или поздно – обязательно предъявят свои права на Аквитанию и на Анжу, что означает неизбежную войну…

– И это, несомненно, сильно нас беспокоит, – с улыбкой подхватила мадам Иоланда. – Поэтому не сомневайтесь, граф, все наши интересы и убеждения целиком совпадают с вашими. И как бы ни складывалась ситуация сейчас – да и потом тоже – всегда верьте, что даже в самом безнадежном проигрыше заложена крупица грядущей победы.

* * *

«И все-таки – что за интерес у Мигеля в Домреми?».

В который уже раз герцогиня Анжуйская задавалась этим вопросом, но ответа так и не находила. Даже самого невероятного.

Может, он влюбился в эту мадам Вутон?

Нет, это смешно…. Мигель – францисканец. Для него любовь – недопустимая роскошь. К тому же он – ученик отца Телло. А Любовь, которой учил слепой пророк, с телесными утехами ничего общего не имеет, так что свидания Мигелю не требовались. И ничего похожего на влюбленность мадам Иоланда в поведении своего духовника никогда не замечала!

Хотя…

Карету тряхнуло, словно кто-то невидимый захотел встряхнуть и перепутанные мысли герцогини. И на поверхность тут же всплыло одно странное воспоминание последних дней…

Это случилось, когда от епископа Лангрского пришло письмо с тревожным сообщением о том, что Томас Ланкастерский, герцог Кларенс намерен в ближайшем будущем высадиться где-то в районе Контантене и идти на Блуа. Графство Пуатье находилось в опасной близости, поэтому, естественно, мадам Иоланда обеспокоилась. Велев снаряжать в дорогу гонца, она вызвала секретаря и продиктовала два письма: одно мессиру дю Шастель с требованием немедленно перевезти маленького Шарля в Париж, а другое – королю, с просьбой о приватной аудиенции.

Вечером того же дня, исповедуясь духовнику, герцогиня сказала, что в тайнах больше нет смысла и следует, как можно скорее, добиться у его величества согласия на брак Шарля с её дочерью Мари. А потом она заберет принца с собой, чтобы самостоятельно воспитывать его за надежными стенами Анжера.

Обычно Мигель никогда не возражал ее светлости, особенно в том, что касалось дел света и жизни королевского двора. Но в тот раз он как-то смутился, замялся и, после удивленного вопроса мадам Иоланды: «В чем дело, Мигель?», забормотал что-то о том, что пути Господни неисповедимы, и, возможно, они где-то отклонились от его замысла. И вообще, может, не стоит пока торопиться?

Изумлению герцогини не было предела.

Она потребовала объяснений, и отец Мигель, явно перебарывая себя