и запинаясь чуть не на каждом слове, сказал, что за последние два года знаки Господней немилости видятся ему повсюду.

– Сами посудите, ваша светлость, не успели на Пизанском соборе избрать папой его сиятельство монсеньора Филаргоса, которого вы поддерживали, как через десять месяцев он умирает от непонятной болезни! Еще через год его величество отдает полный контроль над Парижем герцогу Бургундскому, и граф Арманьякский, которого вы тоже поддерживали, вынужден со своими сторонниками осаждать Париж, словно вражескую крепость, чем полностью развязывает Бургундцу руки. Тот делает вид, что ничего другого ему не остается и обращается за помощью к англичанам. Совместными усилиями англо-бургундцы берут штурмом оплот арманьяков крепость Сен-Клу и чувствуют себя полноправными хозяевами!

– Граф сам сглупил! – перебила мадам Иоланда. – Не следовало так явно – на глазах всего двора – презирать королеву, особенно в то время, когда его величество снова проникся к ней добрыми чувствами! Нужно было не нос воротить, а тонко и умело, как это делал герцог Жан, подыграть ей в её якобы величии и контроль над Парижем был бы сейчас в других руках… Впрочем, все поправимо. И как только устроится брак Мари и Шарля, я обязательно этим займусь. Что же касается его святейшества монсеньора Филаргоса, или, точнее, папы Александра Пятого, то за время своего короткого правления он успел сделать почти все из того, ради чего его поддерживали. В том числе и вернуть Франции ее авторитет перед Церковью, едва не подорванный этим дурацким указом о нейтралитете….

– Но я слышал, что его отравили, – заметил отец Мигель. – Говорят, будто Бальдассар Косса нарочно заманил его святейшество в Болонью, где все было заранее подготовлено для злодейства. Будь Господь на нашей стороне, он бы никогда не допустил такого.

– А ты уверен, что правильно понимаешь деяния Господа? – Мадам Иоланда посмотрела своему духовнику в глаза. – Бальдассар Косса ныне именуется папой Иоанном Двадцать Третьим и вполне последовательно продолжает дела своего предшественника.

Глаза отца Мигеля округлились.

– Так это…

– Нет! – Герцогиня предостерегающе подняла руку. – Я к этому непричастна. Но пока дела антипап не вредят нашему делу, какая в принципе разница, кто занимает святейший престол – Александр или Иоанн? Главное что почва уже подготовлена, и в нужный момент церковь признает Лотарингскую Деву, как чудо Господнее. А больше нам и не требуется. Но с тобой я соглашусь в одном, – продолжила она более мягким тоном, так как заметила, что собеседник совсем пал духом. – Англичане снова недопустимо нагло защелкали зубами, предвкушая те жирные куски, которые обязательно подбросит им Жан Бургундский. Поэтому сегодня как никогда надо быть решительными и сплоченными. А ты… ты, на которого я всегда могла положиться, именно теперь заявляешь, что не уверен в нашей правоте и во всем видишь только знаки того, что Господь от нас отвернулся! Или ты устал, или что-то не договариваешь, Мигель.

В исповедальне повисло молчание.

В какой-то момент монах поднял глаза, и мадам Иоланде показалось, что сейчас он скажет ей что-то особенно важное – последний аргумент в защиту своих сомнений. Но отец Мигель только покачал головой.

– Не мне отступаться от вас, мадам. Слуги более преданного у вас не было и не будет. Я только хотел напомнить, что шепот Бога слышится иногда сквозь мирские бури, но его легко спутать с голосом искушения…

– Путают слабые и корыстные. А мои устремления ты знаешь.

– Потому я с вами до конца.

Больше, кажется, говорить было не о чем. Исповедь закончилась. Но, уходя, мадам Иоланда все же не удержалась:

– А ведь ты хотел мне еще что-то сказать, не так ли?

Отец Мигель медленно покачал из стороны в сторону низко опущенной головой, и снова показалось, что монах борется сам с собой или с искушением – сказать или не сказать?

– Нет, – выговорил он, наконец.

И повторил, тверже и громче:

– Нет, ничего.

«А ведь хотел! Определенно, хотел!», – стукнула рукой об руку мадам Иоланда, вспомнив про этот разговор. – И как я сразу не догадалась! Мигель знает еще что-то, и это «что-то» связано с Домреми! Видимо, там произошло какое-то событие, и он снова воспринял его, как знак Божьей немилости. Но силы небесные, что могло случиться в захудалой деревушке?! И почему он мне сразу об этом не сказал?».

Герцогиня очередной раз выглянула в окно, и лицо ее озарилось радостной улыбкой. Наконец-то – Анжер!

«Ну держись, Мигель! – решительно прошептала она. – Сейчас ты расскажешь мне все!

4.

Конский топот по каменным плитам и, ставшие более громкими, перекрикивания дворовой челяди быстро оповестили весь замок о том, что герцогиня вернулась из Фонтевро.

Отец Мигель, с самого утра мучающийся болью в спине, подошел, держась за поясницу, к узкому окну своей кельи и выглянул наружу. Он так давно знал мадам Иоланду, что по одному тому, как она поставила ногу на подножку кареты, как оперлась о плечо пажа и помахала детям, чтобы быстрее выбирались, понял – вернулась мадам не в духе. А уж когда она посмотрела прямо на его окно, Мигель обреченно опустил голову и сам себе сказал, что серьезного разговора уже не миновать.

– На все воля Господня, – прошептал он, осеняя плечи крестным знамением. – Сегодня, так сегодня…

Потом подошел к небольшому столику со стоящим на нем простым деревянным распятием, поднял кусок холста, укрывавший поверхность, и достал тонкие листки дешевой бумаги, исписанные довольно корявым почерком. Бережно разгладив холст, чтобы ни морщинки не осталось, Мигель замер в почтительном ожидании, лицом к двери.

Мадам Иоланда долго ждать себя не заставила.

Как была, в дорожной накидке, порядком запыленная, она распахнула дверь кельи, и, пока переступала порог, пока закрывала за собой хрипло заскрипевшую дверь, не переставала сверлить отца Мигеля глазами, непривычно злыми, но, в то же время, и безмерно обиженными.

Отец Мигель виновато улыбнулся.

– Мадам, пока вы ничего еще не сказали, прочтите вот это.

Он протянул герцогине листки, которые достал, и, когда она рывком их выдернула, снова почтительно замер, крепко сжав губы, как знак того, что больше пока ничего не скажет. Пришлось мадам Иоланде, тоже знавшей своего духовника не первый год, молча подойти к столу, где было больше света, распрямить помятые бумаги и, перекрестившись на распятие, начать читать.

Судя по отметке на полях, которые обычно делал её секретарь, это письмо было послано, три года назад из Нанси и адресовано герцогине Анжуйской.

«Ваша светлость, любезная герцогиня, – начинался первый листок, – согласуясь с вашею волей и с моим собственным пониманием, я не привязывалась всей душой к девочке,