class="p1"> - Застре­лю всякого, кто захочет помешать мне воспользоваться своим пра­вом, всякого! - закричал я, ибо нервы мои не выдержали.

Видно, в лице моем было нечто, Бурдуковский уступил мне дорогу. К тому же многие солдаты и офицеры смотрели на меня явно одобрительно, а один из офицеров сказал:

- Ваше превосходительство, есаул Миронов может распо­ряжаться своим правом, как ему хочется.

- Ну и черт с тобой, - сказал барон. - Бери ее себе, если тебе хочется. Если ты не сконфужен этой опозоренной дрянью. Осталь­ным разойтись, приготовиться к занятиям.

И он ускакал, сопровождаемый Сипайловым и Бурдуковским.

- Господин Миронов, - подойдя, сказал доктор, - позвольте пожать мне вашу руку. Я увезу госпожу Голубеву в госпиталь.

- Спасибо, доктор, но я хочу отвести госпожу Голубеву к себе домой.

- Понимаю, - сказал доктор, - я приеду туда.

94. Сцена

Всю ночь Вера металась в бреду. Я сидел возле ее постели.

- Светло как, - бормотала она, - жарко, луна светит, дождь, я хочу дождя…

Я мочил в воде тряпочку и клал ей на горячий лоб.

- Дождь, - говорила она, - дождь, мама, помоги мне, я хочу гулять под дождем.

Я снова смачивал тряпочкой ее воспаленный лоб.

Заехал доктор с медицинскими препаратами. Тело Веры было все в синяках и кровоподтеках. Я впервые видел тело Веры обнаженным, но не испытывал никаких вожделений, а лишь жгучее чувство сострадания, как к больному ребенку.

Под утро Вера, нако­нец, заснула, тяжело дыша. Я прикорнул рядом на стуле. Проснулся, словно от толчка. Вера смотрела на меня осмысленным взглядом. Лоб ее был в испарине.

- Николай Васильевич, - прошептала она слабым голосом, - как я хотела умереть в эту ночь, отчего вы не дали мне умереть, для чего, Николай Васильевич?

- Для нашей новой жизни под новым небом, как сказано у пророка Исайи, - ответил я.

- Коля, я большая грешница, достойна ли я этого нового неба? Я великая блудница, разве ты не брезгуешь мной?

Я поклонился и поцеловал ее в лоб.

- Поцелуй меня в губы, - сказала Вера.

Я поклонился и поцеловал ее в холодные губы.

- После матери моей ты теперь самый близкий мне человек, - сказала она. - Но неужели Господь простит мои великие грехи?

- Господь милостив, - ответил я, - все мы, живые люди, грешны, за исключением злодеев, которые не чувствуют сердцем своим греха. Злодеям нет Божьего прощения.

95. Сцена

Через несколько дней, когда Вера окрепла, я проводил ее в небольшой монастырь при русской консульской церкви.

- Будь осторожна, оставайся незамеченной, - сказал я ей на прощанье. - Барон может опомниться и передумать.

- Ты будешь приходить ко мне? - спросила Вера.

- Пока я в Урге. Скоро мы выступаем в поход на Сибирь.

- Я буду ждать тебя.

- Я вернусь к тебе, если меня не убьют.

- Я буду горячо молиться за тебя.

- Я тоже буду молиться за нас.

Мы обнялись и долго стояли обнявшись. Слезы наши сме­шались.

96. Сцена

- Ваше превосходительство, - докладывал в штабе Бурдуковский, - в Монголии создано монгольское революционное прави­тельство. Премьер Бодо, переводчик при русском консульстве, во­енный министр Сухэ из ургинской офицерской школы.

- Монголы -большевики?-закричал барон. -Абсурд! Мон­голы понятия не имеют о подлом учении Маркса. Это действуют бурятские беженцы с помощью русских большевиков и местных либералов.

- Есаул! - обратился он ко мне. - Записывайте циркуляр: “Выгнать бежавших из России бурят числом шестьсот юрт. Они совершенно развращены большевиками и распространяют их под­лое учение.” Я тут их кончу, а стада отберу для войска, - добавил барон.

- Особо громить те монастыри, где ламы и послушники раз­вращены большевизмом, проповедуют дьявольское учение. Вы, еса­ул, будете при карательном отряде Тубанова.

97. Сцена

Опять, как во время еврейского погрома, пришлось мне при­сутствовать и стать свидетелем кровавой бойни. Тубанов разгромил один из монастырей и вырезал или повесил поголовно всех лам, не пощадил даже монголов-послушников, стоявших перед ним на ко­ленях. До сих пор звучат их раздирающие вопли о пощаде. Мальчи­ки-послушники, упав на колени, протягивали руки с искаженными ужасом смерти лицами:

- Найон, найон, - кричали они, - пощади, найон!

Горяча коня, Тубанов сказал на ломаном русском языке:

- Вешаяй всех и резаяй.

Сверкнули клинки. Я отвернулся. Некоторые офицеры от­вернулись, другие уставились в землю, один офицер шепнул мне:

- Надо положить конец этому кошмару.

91. Сцена

В Кяхте, в глухом дальнем монгольском городе, Сухэ при­нимал парад.

- Красномонгольские церики,- говорил он, - всякий, кто беззаветно любит наш несчастный народ, должен подняться против барона. Монгольский скот угоняют для прокорма белому барону. Тех монголов, кто приехал в Ургу по торговым делам или покло­ниться ургинским святыням, белый барон велит хватать прямо на улице в свое войско, белые бароновцы разоряют кочевья, грабят наши караваны. У нас, у монголов, белый цвет - знак несчастья и траура. Белые дьяволы обречены. Мы приступаем к созданию красных ко­чевий и отрядов под красным знаменем революционного буддизма.

Вперед выехал знаменосец с красным знаменем, на кото­ром была изображена черная свастика. Приволокли захваченного в плен, связанного казачьего вахмистра.

- По древнему обычаю белый казак своей кровью освятит наше революционное красное монгольское знамя, - сказал Сухэ.

Закричав, монголы подняли вверх сабли. Один из монголов рассек казаку грудь, вырвал трепещущее сердце и съел его. Знаме­носец обмакнул древко знамени в текущую кровь.

- Послушаем, что скажет нам представитель Коминтерна в Монголии товарищ Борисов, - объявил Сухэ.

Борисов, стараясь, не смотреть на человеческое жертвопри­ношение, произнес несколько слов дрожащим голосом:

- Красные монголы! По всей территории аймаков надо про­возгласить революционный строй. Революционная Монголия, ми­нуя прежние века с их темнотой и суевериями, смело шагнет в век двадцатый. После победы над бароном Унгерном надо сместить Богдо Гэгена и установить социалистическую республику.

- То, что я сейчас слышал, я не хочу слышать второй раз, - сказал Сухэ.

- Красная Халка останется монархией, товарищ Бори­сов. Она останется с Богдо Гэгеном. А если русские большевики думают иначе, то придется