Никогда еще Танатос не видел меня такой жалкой, униженной и беспомощной.

Его взгляд давит своей тяжестью.

– Тебя, Лазария, я исцелил только потому, что ты не можешь умереть, а для меня невыносимо видеть твои страдания.

– Но я и сейчас страдаю, – заливаясь слезами, хватаюсь я за этот аргумент.

Вид у Танатоса и правда измученный.

– Пожалуйста, – повторяю я. – Я знаю, что мы враги, но… пожалуйста, – хрипло заклинаю я. – Пощади.

Танатос молчит долго. Я почти физически чувствую на себе этот тяжелый древний взгляд и рассеянно задумываюсь о том, неужели ему до сих пор было неведомо сострадание, несмотря на все смерти, свидетелем которых он становился.

– Я дам тебе то, что давал многим матерям до тебя, – наконец нарушает он тишину. – Время. У тебя есть день.

Глава 34

День?

Я безвольно оседаю на больничном стуле, а потом и вовсе сползаю с него и опускаюсь на колени, не выпуская тельца Бена. Меня сотрясают рыдания, краем глаза я замечаю, что Смерть все еще зловеще возвышается над нами. Он не ушел, и мне непонятно, что его держит.

– Ненавижу тебя, – шепчу я. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу.

Смерть опускается со мной рядом и вдруг делает нечто, к чему я абсолютно не готова: он заключает в объятия меня и Бена и прижимает нас к себе.

В первый момент его движение кажется неуверенным, но я так льну к нему, точно он – солнце, а я – цветок, пьющий его свет. И во мне словно ломается какая-то перегородка. Я плачу взахлеб, выплескивая все, что накопилось внутри. Слишком долго я была сильной, слишком долго справлялась со всем сама, и вот теперь я в совсем уж немыслимой ситуации.

– Я ведь думала, что он такой же, как я, – признаюсь я.

Танатос без улыбки заглядывает мне в глаза, его лицо совсем близко к моему, точно в преддверии поцелуя.

– Нет никого подобного тебе, Лазария, – негромко отвечает он.

И я опять плачу, рыдаю от одиночества, ведь я всегда одна, все, кого я люблю, уходят, и мне даже нельзя им завидовать.

– Скажи мне, что все будет хорошо, – прошу я. Мой дух сломлен.

– Лазария, с ним все будет хорошо, более чем хорошо. Не будет больше боли, страдания, он будет окружен любовью.

Но я яростно мотаю головой, потому что я не верю в подобное благо. Потому что если я что и видела сверхъестественного, так только страдания и смерть.

– А когда придет твое время, – продолжает всадник, – он будет там, будет ждать тебя.

Тут я принимаюсь рыдать пуще прежнего, ведь все должно быть совсем не так – дети не должны уходить раньше родителей. И мне плевать, что я не его биологическая мать и что люди, давшие ему жизнь, уже скончались. Ему ведь и двух лет еще нет, впереди у него была целая жизнь.

– Откуда мне знать, что ты меня не обманываешь? – шепчу я еле слышно, от переживания голос пропал. Слезы дождем струятся из моих глаз.

– Зачем? – удивляется Смерть. – Я никогда не защищал тебя от боли.

Но произносит он это с такой нежностью, что я почти уверена: он сожалеет об этом факте.

Он крепко обнимает меня, и какое-то время мы сидим так втроем.

Завтра мы снова будет врагами, но сегодня, сейчас он мой милосердный утешитель.

Глава 35

Это худший день в моей жизни.

Столько уже было скверных дней, но я и не думала, что один-единственный сможет затмить их все.

Бен не ест, не пьет и кричит не переставая; его голосок совсем усталый, прерывистый, и в этом голоске слышится конец. И может, это только мое воображение, но я клянусь, он зовет этого чертова ублюдочного всадника, просит, чтобы тот забрал его жизнь, отнял его у меня.

Когда утром меня разбудила сестра, обходившая палаты, всадника уже не было, а Бена кто-то уложил в кроватку.

Сейчас я снова держу малыша на руках, не сводя с него заплаканных глаз, глажу его по щечке.

– Ты мой любимый, – шепчу ему. Сейчас я не плачу. Мое сердце все еще бьется, но внутри пусто. – Я буду любить тебя всегда, всегда, – обещаю я Бену. – Прости, что не смогла помочь тебе. Ты заслуживал лучшего в этой жизни.

Продолжая гладить его щеку, я уныло думаю о своем безрадостном и одиноком будущем. Мне всегда было интересно, сколько я проживу, если ничто не может меня убить. Сейчас мысль об этом – наказание. Таких, как я, больше нет; никого, кроме всадников.

На миг пальцы мои замирают, потому что в голову закрадывается отчаянная, но несущая надежду мысль.

Всадники.

Ведь не только Смерть обладает могуществом. У других, вероятно, тоже были сверхспособности, может, и сейчас еще есть.

У Голода уж точно. Они еще могут спасти нас, помочь моему сыну.

Задыхаясь от переполняющего меня горячечного, дарящего надежду чувства, я в то же время пытаюсь оттолкнуть от себя эту мысль. Но идея, засевшая в голове, – о, у нее имеются коготки, и она уже прочно запустила их в меня.

Не успев как следует все обдумать, я укладываю ребенка в кроватку и зову сестру.

Нужно срочно вытащить капельницу.

К сожалению, все это тянется до ужаса долго. Сестры отказываются удалить капельницу, хотя уже понятно, что антибиотики и жидкости не помогают моему мальчику.

Я долго убеждаю сестру, и только сейчас, во время этого спора, осознаю поразительную деталь, ускользавшую от меня до сих пор: все вокруг живы. Больничный персонал, пациенты, люди, снующие под окнами палаты, – Смерть подарил лишний день не только моему сыну.

От этой мысли у меня екает сердце. А вместе с ней приходит воспоминание о руках Смерти, обнимавших нас, державших меня, пока я плакала. Горло сжимается при мысли о его неожиданной доброте и сострадании.

Я вновь сосредотачиваюсь на сестре.

– Мой ребенок умирает. – Как же я ненавижу ее за то, что вынуждена произнести это вслух. – Я хочу забрать его домой, чтобы он ушел из этого мира, окруженный всем, что он любит.

Но вообще-то я не намерена позволить ему уйти из этого мира.

Сестра поджимает губы, но потом неохотно кивает.

– Только сначала я должна доложить врачу, – сообщает она.

Она приводит врача. Они долго заполняют какие-то бланки. Избавляют Бена от капельницы. Шепчут высокопарные соболезнования.

Я терплю все это, стиснув зубы.

Спустя, кажется, целую вечность я выхожу из больницы, щурясь на ярком утреннем солнце. Мой велосипед там, где я его вчера оставила, и это