я понимаю, до какой степени Жнецу неприятна я – или то, что я для него олицетворяю. Но как только он переключается на Бена, его лицо смягчается.

Без лишних вопросов Жнец протягивает руки и забирает у меня мальчика. Он баюкает Бена, и что-то невыносимо тоскливое и несчастное появляется в глазах всадника при взгляде на моего сына.

Жнец накрывает личико Бена ладонью. Сделав глубокий вдох, опускает веки.

В комнате никто не шевелится. Я чувствую присутствие Мора и Войны рядом, но с тем же успехом они могли бы быть сейчас на другом континенте. Пожираю глазами Жнеца и Бена.

Ничего не происходит.

Бегут секунды, сливаются в минуту. Потом эта минута перетекает в две, потом четыре… проходит все больше и больше времени, но ни один из нас не двигается, ни один не нарушает молчание. И все же воздух кажется густым от… Я бы назвала это магией, если бы это слово не отдавало какими-то дешевыми фокусами. А здесь жизнь и смерть, то, что рождается из праха и возвращается в землю, а мир вращается и движется. Такое ощущение, будто меня окружает сама… сущность всего.

Чем дольше я жду, тем меньше уверенности у меня остается. Неужели нельзя побыстрее? Смерть щелкает пальцами – и города падают. Почему же один акт творения – если вообще можно это так назвать – тянется так долго и так изматывает?

Но тут…

Дыхание Бена становится ровнее, цвет кожи – более здоровым. Он слегка шевелится во сне и уже не выглядит слабым или страдающим от боли.

Я видела жестокие расправы. Я видела немыслимые ужасы.

Но никогда в жизни я не видела ничего более чудесного, чем это.

Мне не хватает воздуха – от пережитого кошмара, безнадеги и всего остального, что давило на меня столько времени, а сейчас перестало.

Голод открывает глаза и, взглянув на Бена, мимолетно улыбается мне.

С моих губ срывается всхлип.

Жнец смотрит мне в глаза.

– Он исцелен.

Глава 36

Исцелен.

С мокрым от слез лицом я принимаю Бена из рук Голода. Мой малыш опять хнычет, и я замираю, а потом судорожно вздыхаю. До этого он был слишком слаб, ему не хватало сил на плач. Как только он устраивается на моих руках, хныканье прекращается.

Я зацеловываю и тискаю Бена, пока он громогласно не заявляет, что ему это надоело. Он жив. Жив и здоров, а ведь был помечен смертью. Я с трудом могу это постичь.

Война протягивает мне фляжку.

– Для твоего сына. – Он легко сжимает мое плечо. – Он явно хочет пить.

Благодарная, я беру ее и подношу к губам Бена. Он пьет воду с жадностью, захлебываясь и давясь, из-за чего снова хнычет, но тут же снова начинает пить.

Мор протягивает мне тонкий ломтик хлеба и горсть малины – очевидно, тоже для Бена.

Я не в состоянии разобраться в буре охвативших меня чувств. Эти всадники, пришедшие на землю, чтобы уничтожить человечество, спасли моего сына, а теперь еще и кормят его.

– Спасибо, – тихо благодарю я, по очереди заглядывая в глаза каждому из них, пока Бен, вцепившись дрожащими ручонками в хлеб, жадно ест. Когда очередь доходит до Голода, он отворачивается, по его скулам ходят желваки.

– Я благодарна тебе, – обращаюсь я лично к нему. Потом касаюсь его руки, которую Жнец отдергивает.

– Я это сделал не ради тебя, – желчно заявляет он, сверкнув глазами.

– Это неважно. Я все равно благодарна.

Он встает и, бормоча себе под нос что-то насчет невыносимых смертных, движется к выходу.

– Не обращай на него внимания, – говорит Война. – Он начинает заботиться о человечестве против собственной воли, и это его бесит.

Рассеянно кивнув, я смотрю, как Бен, по-прежнему сидя у меня на руках, расправляется с едой, которую предложил ему Мор. В комнате тихо, и хотя в голове моей сейчас должны бы крутиться тысячи мыслей, в ней царит подозрительная пустота.

– Твоему сынишке придется отправиться с нами, – нарушает затянувшуюся тишину Мор.

У меня холодеет кровь.

– Что? – Я, наверное, ослышалась.

Мор подходит ближе.

– Единственное существо, помимо нас, которое Смерть не может мгновенно умертвить, это ты. Твоего ребенка в списке нет.

– Я сама могу защитить своего сына, – протестую я.

– Только если снова будешь убегать. Но тебе больше не нужно бежать от Смерти, – медленно втолковывает мне Мор, и лицо у него многозначительное.

Я перевожу взгляд на Войну.

Соблазни Смерть.

У меня перехватывает дыхание от этой мысли.

– Но мы так не договаривались, – сердито указываю я.

– Танатос – человек чести и долга, – отвечает Война, – а его долг – смерть. Если он увидит твоего сына, то разлучит его душу с телом, потому что должен.

Каждое слово Войны заставляет меня трепетать, потому что в них я слышу правду.

– Если этот мальчик тебе и правда дорог, – продолжает всадник, – то ты не станешь им рисковать…

– Не стоит, – мрачно предостерегаю я. – Даже не смей воздействовать на меня, играя на моей любви.

Война скрещивает мощные руки.

– Я сам отец, как и Мор. И мы знаем, как ухаживать за детьми. Мы будем заботиться о твоем чаде как о своем собственном, я клянусь тебе в этом.

Я вынуждена как-то сдерживать рвущиеся наружу чувства. Или, может быть, это желчь, потому что от всего этого меня тошнит.

– Но я же только что получила его живым, – шепчу я, а Бен тем временем блаженно уплетает ягоды, не догадываясь, что сейчас решается его будущее.

– У всех нас есть семьи, – выступает вперед Мор. – Семьи, с которыми мы вынуждены жить порознь. Поверь мне, когда я говорю, что понимаю твою боль и колебания.

В разговор снова вклинивается Война.

– Наши жены и дети живут все вместе в доме Мора и Сары на острове Ванкувер. Это достаточно далеко, и Танатосу не так просто до них добраться.

– Мы переправим твоего мальчика к нашим семьям, – убеждает Мор, – и я клянусь своей жизнь и честью, твой сын…

– Бен, – перебиваю я. – Его зовут Бен.

Выдавать имя моего сына больно и страшно, это как кинжал в грудь, ведь это означает, что я уже начинаю принимать их доводы.

Мор улыбается, и из уголков его глаз разбегаются морщинки.

– Бен будет окружен заботой и любовью до того дня, когда ты вернешься за ним. А ты вернешься за ним, Лазария. Это все не навсегда.

Я вдыхаю и выдыхаю через нос. Я хочу только, чтобы Бен выжил; именно из-за этого я бежала с ним на побережье, чтобы на