тоже поражает меня. Кажется, что с тех пор прошло несколько веков.

Пристегиваю Бена на сиденье, кривя рот от жалости, такое вялое у него тельце и так мало света осталось в глазах. Снова глажу его по щеке.

– Я спасу тебя, Бен, вот увидишь, – убеждаю его с уверенностью, которой сама не чувствую.

Оседлав велосипед, еду домой, остановившись там лишь на минуту, чтобы захватить купленную неделю назад карту и записку, оставленную мне Мором. С минуту определяю, где та магистраль, о которой говорил всадник. Потом нахожу дорогу, по которой могу до нее добраться.

Бумаги я складываю и засовываю в карман, а затем мы с Беном снова выходим на улицу. Я жму на педали быстро, как только могу, мне не терпится скорее оказаться на месте. От качки Бен немного ворочается, и я даже слышу слабое хныканье.

В моих жилах бурлит что-то, опасно похожее на оптимизм. Я спасу его. Спасу.

Свернув на 3247-е шоссе, я ищу дом, описанный Мором, – никак не могу вспомнить, серым он его назвал или синим, только про красную дверь со звездой.

Несколько раз меня охватывает ужас при мысли, что я пропустила дом, но вот, наконец, я вижу его. Он светло-голубой, не серый, краска на деревянных досках облупилась, окна заколочены. Красная дверь выцвела, а одинокая звезда на ней проржавела насквозь.

Я направляю велосипед прямо к крыльцу, дрожащими от волнения руками отстегиваю Бена. Подойдя к двери, стучу кулаком по видавшей виды створке.

Слышу голоса внутри, но никто не откликается сразу, и я колочу по обшарпанным доскам снова и снова.

В тот момент, когда я уже готова биться в дверь плечом, она открывается. Наши с Мором глаза встречаются на долю секунды, и он опускает взгляд на Бена.

– Мне нужна ваша помощь, – выпаливаю я.

Не давая ему времени на ответ, я врываюсь в дом. Война на кухне, упершись кулаками в столешницу, изучает что-то, кажется, карту.

– Что с твоим сыном? – спрашивает Мор за моей спиной.

Война поднимает голову.

– Лазария! – восклицает он. – Когда мы познакомились, я не заметил, что ты беременна.

Тут он видит неподвижного ребенка, и вся его веселость улетучивается.

– Я и не была беременна, – пытаюсь я объяснить, – но он все равно мой сын. – Я переключаю внимание на Мора. – Антибиотики не помогли. Он… он умирает. – У меня дрожит голос, приходится замолчать и подышать, но слезы все равно льются. – Смерть собирается забрать его сегодня вечером, если…

– Если его не исцелить, – понимающе договаривает за меня Мор. Он хмурится и отводит полный сострадания взгляд. – Я бессилен помочь, – продолжает он. – Как и Война. Мы с ним сохранили некоторые былые способности, но, – он качает головой, – у меня нет больше силы, чтобы повернуть вспять такую болезнь.

– Но раньше ты это мог? – Я стою на своем.

Мор медлит, но потом кивает.

– Все мы были наделены способностью не только вредить, но и исцелять…

Он не успевает закончить предложение, как я срываюсь с места и начинаю метаться по дому в поисках единственного из трех всадников, не ставшего смертным. Того, кто еще может, вероятно, помочь.

Я обнаруживаю его почти сразу – сидит у стены и, высоко подняв брови, следит за ростком, пробивающимся сквозь щель в полу, – прямо на моих глазах росточек превращается в деревце.

– Голод, – выдыхаю я.

– Нет.

Мое отчаяние слишком велико, чтобы я так легко сдалась. Я подбегаю к всаднику. Бен у меня на руках и смотрит на безжалостного Жнеца.

– Смерть не отнимет у меня сына, – начинаю я, дрожа всем телом.

– И? – Жнеца совсем не трогают мои слова.

– Помоги мне, – молю я. – Спаси ему жизнь.

Голод выпрямляется и затылком касается стены, у которой сидит.

– Я уже сказал – нет.

– Подумать только, а ведь ты отказался от своей миссии по отношению к людям, – бурчит Война за моей спиной.

Это отвлекает Жнеца, он смотрит поверх моего плеча, и я чувствую, что он готовится ответить какой-нибудь едкой репликой.

Я опускаюсь перед ним на колени, наши глаза теперь на одном уровне. Сейчас в моем мозгу бьется только одна мысль.

Спаси моего сына.

Я пристально гляжу в зеленые глаза всадника, пока он не отводит их от Войны и не фокусируется снова на мне. Это вам не человек с развитой эмпатией, в нем нет сочувствия ни ко мне, ни к моему ребенку. Однако это еще не значит, что я не могу его упросить. Нужно только понять, чего он хочет.

– Я все сделаю, – обещаю я. – Все что угодно.

Помоги мне, Господи, но и правда, нет ничего, чего бы я не сделала.

Голод щурится. Через секунду он неохотно переводит взгляд на ребенка, который снова уснул.

И мотает головой.

– Все слишком далеко зашло.

Нет.

Меня переполняет ужас.

Нет.

Нет. Я отказываюсь этому верить!

Я не верю!

– Вы все можете губить целые города, в один миг уничтожать тысячи людей. – Мой голос крепнет. – Ваша мощь почти безгранична. Не говори мне, что внезапно так ослаб, что неспособен помочь одному крошечному ребенку.

Голод сжимает зубы.

– Не дразни меня, смертная, – цедит он. – Это не доведет тебя до добра.

– Прошу тебя, – я не сдаюсь. – Не может же Смерть, этот твой несносный братец, оказаться единственным всадником с умением исцелять.

Жнец смотрит на меня холодными глазами рептилии, и я совершенно не понимаю, что за ними кроется.

– Я сделаю все что захочешь, – опять сулю я.

Страха больше нет, только решимость.

– Все? – переспрашивает Война у меня за спиной.

Я поворачиваюсь к нему, а он как раз подходит ближе.

– Все что угодно.

Война смотрит на меня, за его высоким лбом явно зреют какие-то интриги.

– Соблазни Смерть.

Я не верю своим ушам, сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

– Война, – в голосе Мора, который тоже входит в комнату, звучит предостережение.

Взгляд Войны не отрывается от меня.

– Она же сказала: все что угодно.

Мне вспоминается нескрываемое желание, которое я видела в глазах Танатоса.

«Идем со мной, Лазария. Позволь мне узнать, каково это – обнимать тебя, вместо того чтобы сражаться с тобой».

Я как меж двух огней, между паническим страхом и какой-то извращенной страстью, которую я питаю к всаднику уже очень-очень давно.

Времени на рассуждения нет.

– Согласна, – произношу я решительно, лишь немного смущенная. О возможных последствиях я подумаю позже.

Война чуть заметно приподнимает угол рта.

– Я на такое не соглашался, – протестует Голод.

– Сделай это, брат. – Война буквально гипнотизирует Жнеца.

Голод кривится.

– Это нелепо, – бормочет он.

Он пристально смотрит на меня, и