Иван резко остановился. Голова шла кругом. Сама собойвыстроилась совершенно новая и неожиданная версия, которая показалась ему кудаправдоподобней и крепче всех умозаключений о виновности истерика Фердинанда.

Заметив ларек в конце переулка, капитан направился к нему,купил себе банку спрайта, вскрыл неудачно, облил джинсы, наконец, взволнованныйи злой, уселся на лавочку, отхлебнул теплую приторную воду и закурил. Злился онпрежде всего на себя.

* * *

Маленький человечек замешкался на пороге кабинета, прикрываяза собой дверь медленно, осторожно, как будто до смерти боялся малейшего стука.Но дверь все-таки хлопнула, человечек вздрогнул и жалобно извинился.

— Добрый день, Фердинанд Леопольдович, проходите,присаживайтесь, — ободряюще улыбнулся Бородин.

Вглядываясь в худое горбоносое лицо, украшенное прозрачной,какой-то неуместной бородкой, Илья Никитич попробовал мысленно перенести этогозакомплексованного пожилого отрока на место преступления и вложить ему в рукунож с ромбовидным лезвием. Картина получилась совершенно неубедительная.

— Простите, — пробормотал посетитель, неловко присаживаясьна краешек стула, — вы не могли бы не употреблять моего паспортногоимени-отчества в разговоре? Если вам не сложно, обращайтесь ко мне простоФедор.

— Хорошо, Федор, — кивнул Бородин, — пожалуйста, попытайтесьприпомнить, как вы провели вечер и ночь с шестого на седьмое июня этого года.

— Ночь, когда убили Лику? — понимающе улыбнулся Фердинанд. —Ну конечно, ваш бравый капитан с удовольствием вписал в меня в числоподозреваемых. Кстати, их много у вас? Или я пока в одиночестве?

— Немного, но есть, — уклончиво ответил Бородин, — аудовольствия, честно говоря, никакого. Так что вы делали, где были в ночь с шестогона седьмое?

— С которого часа начинать? — он поерзал на стуле и достализ кармана сигареты. — Вы позволите?

— Да, пожалуйста. Я вас слушаю. Начинайте часов с шести.

Фердинанд прикурил, поискал взглядом пепельницу, нашел и какбудто немного успокоился.

— Около шести ко мне заглянул сосед Владимир Гнобенко и сталклянчить взаймы двадцать рублей. Я не дал, поскольку Гнобенко сильно пьет и егожена просила не давать ему денег. Но беда в том, что у меня всегда естьнекоторый запас спиртного, и он знает об этом. Мебели в комнате не осталось,все на виду, и Гнобенко сразу увидел бутылку водки. Там было больше половины.

— Сами пьете?

— Иногда, совсем немного. Ваш капитан, вероятно, подумал,будто я алкоголик. Когда он пришел, я предложил ему водки, он, конечно,отказался, и я выпил один. Но это совершенно для меня нетипично. Впрочем, менявовсе не интересует мнение вашего капитана. Так вот, вечером шестого числа япытался избавиться от соседа Владимира Гнобенко. Он в тот вечер был особеннонавязчив. Одной водкой, которую я готов был ему отдать, он обойтись не желал.Ему требовалось общение, а это невыносимо. Единственное, что я мог сделать, —уйти. Однако он порывался идти со мной. Видите ли, я единственный человек внашей квартире, кто не орет на него, слушает иногда пьяные откровения, вот он иприлепился. Но мою будущую жену Ларису он боится. Она крупная женщина с громкимголосом и терпеть не может пьющих людей. Я сообщил Гнобенко, что отправляюсьночевать к Ларисе. Мне пришлось несколько раз повторить это, потому что он уженичего не соображал и рвался меня провожать. Около семи я наконец выбрался наулицу. Шел дождь, я был простужен и, хотя знал, что Ларисы нет в Москве,отправился к ней. Собственно, больше некуда. Остаток вечера, ночь и следующееутро провел в ее квартире. Что еще вас интересует? — Лицо его вдруг приобрелосовершенно новое, надменное выражение.

— Кто-нибудь может подтвердить это?

— Я не убивал Лику, — произнес Фердинанд и оскалилнеприятные испорченные зубы, — никакого алиби у меня нет. Но я совершенно необязан перед вами оправдываться. Оправдывается виноватый. Нетрудно догадаться,что вашему капитану пришла в голову эта чушь в крематории. Сначала онподслушивал мое последнее бормотание, обращенное к Лике, потом явились браткисо своей Дездемоной в гробу, и я сорвался.

— Простите, с кем в гробу? — вскинул брови Бородин.

— Ну с этим, — Фердинанд поморщился, — с бандитом, которогозарезала любовница из ревности. Вот у капитана и сработала ассоциация. Он ведьу вас психолог, а я имел глупость ляпнуть о своей неразделенной многолетнейлюбви. Яркий пример милицейской логики. Если пьяная девушка могла броситься сножом на любовника, почему пьющий мужчина не может проделать то же самое?Правда, в моем случае речь идет не об одном ударе, а о восемнадцати, насколькомне известно. Я несимпатичен вашему капитану, и он с удовольствием приписал мнеэтот ужас. Скажите, вы нашли записку? — он задал вопрос, не изменив интонации,без всякого перехода, и Бородин не сразу сообразил, о чем речь.

— Да, нашли, — ответил он, кашлянув, — почему вас этоинтересует?

— Можно подумать, вы не понимаете, почему, — Фердинанднеприятно сощурил маленькие светлые глазки, — вы, кажется, поумней капитанаКосицкого.

— Послушайте, оставьте капитана в покое, — Бородин почувствовал,как тихо, вкрадчиво поднимается в душе совершенно необъяснимое и неодолимоераздражение. — Нет, я не понимаю, почему вас так интересует записка, — произнесон медленно и заставил себя улыбнуться.

— Потому, что я никогда не видел Лику в таком состоянии, —сердито пробормотал Фердинанд. — Никогда в жизни. А ведь мы знакомы практическис рождения. Меня всегда интересовало все, что касалось Лики. Абсолютно все. Мнебыло восемь лет, когда она заболела ветрянкой, и я отыскал в библиотекемедицинский справочник, прочитал все об этой болезни. В двенадцать, когда онанаучилась шить и вязать, я знал, в каких магазинах продаются хорошие ткани ипряжа, где можно достать модные журналы с выкройками, прибалтийские и польские.Наши в то время никуда не годились. На четырнадцатилетие она связала мне шарф,синий, с серыми полосками. Когда мне совсем плохо, я обматываю его вокруг шеи ив нем живу. И вы спрашиваете, чем меня заинтересовала записка, из-за которойЛику убили? Вопрос, мягко говоря, неуместный. Пожалуйста, покажите ее мне илихотя бы перескажите своими словами.

— Почему вы думаете, что ее убили именно из-за этой записки?— быстро спросил Бородин, не глядя на собеседника. — Вы даже не знаете еесодержания, а говорите с такой уверенностью.

— Я слишком хорошо знаю Лику. Знал… — он поежился, словноего знобило. — Черт, совершенно не могу говорить о ней в прошедшем времени.Лика была человеком действия. Она, в отличие от сестры, не умела простопереживать. Ей необходимо было срочно действовать. Информация, вызвавшая у неестоль мощный шок, вероятно, заставила ее предпринять нечто весьма серьезное, авозможно и опасное. — Для кого?