В Лезервуде мы спросили работника бензоколонки о Грэмпе Хайнсе.

– Зачем вообще вам понадобился этот полоумный? – переспросил костлявый мужчина нездорового вида. Мы с ним были одного роста, габаритов и цвета кожи, только его волосы были русыми, в отличие от моих чёрных и седых. Его белая форма сотрудника «Юнион-Гэз» вся оказалась заляпана маслом – вокруг пояса и на брюках, вокруг карманов. Масло не попало только на кепку. Я объяснил работнику нашу задачу. Тот почесал голову:

– Обычно Грэмпа Хайнса не находят, это он находит вас. Но, когда я слышал о нём в последний раз, его шатёр стоял у озера Гузнек.

Кролик сходил к «Студебеккеру» и вернулся с картой, нахмурив лоб:

– Не вижу озера Гузнек. Можете показать?

Работник зашёл в здание, поискал вокруг кассового аппарата, вернулся с восковым карандашом, поставил на карте большой крестик и вернул её:

– Последний раз, когда я там был, оно было вот тут… наверно, в двадцать втором или двадцать третьем.

– Вас послушать, так озеро могло переехать, – усмехнулся Кролик.

– Могло и переехать, господа хорошие.

– Но как? – переспросил я.

– Ручей высыхает, меняет русло, вода скапливается в другом месте, озеро пропадает и появляется на другом краю лощины. Так это здесь и бывает.

Работник заполнил бак «Студебеккера». Поблагодарив и заплатив, я купил нам с Кроликом сигареты и «Кока-колу» из ящика со льдом, которую мы выпили, наслаждаясь её сладостью, в лучах заходящего летнего солнца.

– Лучше поторопиться, Харлан, если хотим найти этого старого мошенника.

Он запрыгнул обратно в машину, а я взял карту.

Час спустя мы безнадёжно заблудились. Сначала мы съехали с шоссе и поехали по просёлочной дороге, которой не было на карте, по идее она должна была привести нас к крестику. Но оказалось, что дорога ведёт вверх по небольшой горе. Мы остановились на середине склона, когда солнце уже нырнуло за далёкие холмы, окрасив небо в синий с прожилками розовых облаков. Развернувшись, мы собирались поехать назад по той же дороге, но где-то повернули не туда и направились вдоль русла высохшего ручья, углубляясь в горы. В вечернем полумраке загудели насекомые, а их жирные тела, точно редкие капли дождя, разбивались о ветровое стекло. Темнело, и Кролик включил фары.

– Я проголодался, – сказал он в конце концов. – Давай просто найдём опушку и заночуем там. У меня остался арахис и банка фасоли. Выпить тоже не помешало бы.

Я подумывал о том же и ответил:

– Согласен.

Мы ехали, пока небо не потемнело совсем. Благодаря фарам «Студебеккера» удалось найти просторную поросшую травой поляну возле высохшего ручья, вдоль которого лежал наш путь. Поляну с её сухой упругой почвой окружали дубы и каштаны. Кролик остался доволен – из нас двоих он спал на земле. Мы стали собирать хворост, и скоро поляну начал окутывать сильно пахнущий дым от яркого костра. Разделив банку самогона – отхлебнув, прошипев и тряхнув головой, как пёс, укушенный змеёй за нос, – мы стали ждать, пока образуется достаточно углей, чтобы поставить на них банку фасоли. Кролику пришло в голову послушать музыку; ночь ещё только начиналась, а мы, пьяные, установили «СаундСкрайбер» и принялись слушать, что успели записать.

Установили его прямо посреди леса, у костра, подключили батареи и стали проигрывать «Стаггера Ли» Смута Сойера, потом его же «Хватит прятаться в долине», потом Бэша Банкса и прочих. Музыка раздавалась эхом в потемневшей листве, воздух стал прохладным после жаркого дня, дул лёгкий ветерок. Я представил, как лис, охотящийся этой ночью, вдруг замер и затих, прислушиваясь дёргающимися ушами к музыке, взлетающей в ночном воздухе. Насекомые замолкли, ночные звери внимали.

– Давайте-ка опять «Стаггера Ли», босс, – заявил Кролик. Он лежал, подложив руки и спальный мешок под голову. – «Хватит прятаться в долине» мне нравится больше, но «Стаггер Ли» более… основательный.

Я был с ним полностью согласен и, достав первую пластинку, положил её на проигрыватель и собирался уже опускать иглу, но тут услышал:

– Песня хороша, но я могу спеть ещё лучше.

Кролик, невзирая на опьянение, тут же вскочил на ноги. Прямо на краю круга света, отбрасываемого костром, стояла женщина. Я встал, повернувшись к ней, и окликнул:

– Мэм, вам нужна помощь? Мы слишком далеко…

– Я знаю, где я, – ответила она. – А вы-то сами знаете, где вы?

Женщина подошла ближе к костру, где было светлее, и я смог разглядеть её лицо. Сначала незнакомка с её ослепительно белыми волосами показалась мне старухой, но после первого потрясения от её «седины» я увидел её сияющую, чистейшую кожу и прямую спину без следа согбенности. На женщине было простое скромное синее платье и белый шерстяной свитер. Я не сразу заметил её босые и грязные ноги; они имели дикий, звериный вид – других слов не подберу. Эти ступни словно никогда не знали обуви. Однако ноги, как и всё тело этой женщины, были стройны, а взгляд нацеленных на меня глаз – умён. Рот изгибался в выразительной ухмылке.

– Откровенно говоря, – ответил ей Кролик, – не совсем. Скажем так, мы знаем своё примерное местоположение…

– …Но не знаем, как выбраться, – закончил я.

Она приблизилась ко мне и к «СаундСкрайберу», принявшись его рассматривать:

– А это что такое? Подумать только, городские ребята играют музыку посреди нашей глуши в темноте. Я видала старые «Виктролы», которые надо заводить рукой, но такое – ни разу.

«Видала». Её напевный голос, свойственный деревенским, мелодично переливался. Когда женщина приблизилась, я ощутил те же запахи лета – сирень, жасмин, жимолость – что долетали до меня весь день через открытые окна, но теперь они были сильнее.

– Это для записей региональных песен, – ответил я и торопливо объяснил миссию Библиотеки, а потом представился, подав руку:

– Меня зовут Харлан Паркер, – рука незнакомки оказалась тёплой, уверенной и очень сильной. На ладонях и пальцах были плотные мозоли. – А это мой товарищ, Эдмунд Уиттен.

– Амойра Хайнс, – ответила она. – Какая приятная и неожиданная встреча. Мистер Уиттен, предложите же леди бокальчик.

– Кролик. Меня все Кроликом зовут.

– Имя тебе подходит, Кролик, – она прикоснулась к щеке Кролика, протягивающего ей банку с самогоном. Странно было видеть на щеках Кролика, которого я знаю так давно, с которым испытал всё – войну, женщин, виски – и который всегда оставался непоколебимым, румянец.

Я закончил объяснять, что мы делали здесь и почему ночевали в лесу. Амойра кивала, слушая меня, а потом сказала: