Тишина, потом холод. Бесчеловечная рука удерживает меня внизу. Чужой голос.

Я в Аду. Я хорошо знаю Ад, я видел его воплощение в мире живых: разрушенные траншеи Соммы, усеянные трупами, грязные и скользкие поля битвы в Европе. Я легко узнаю Ад во сне: там нет ни огня, ни пропастей с адским пламенем, как обычно рассказывают. Ад – холодный лабиринт гниющих канав.

Но иногда Ад – это горький вкус кофе и хорошо освещённый кабинет, где кто-то – человек в мундире – кладёт мне руку на плечо со словами:

– Жалко твою маму. Мы сообщили дедушке и бабушке – скоро они тебя заберут. Можешь описать этого человека – Инсулл его фамилия? Расскажи, как он выглядел, сынок.

Я проснулся в поту. Этим летом от жары без помощи кукурузного виски и прочей выпивки не уснуть. Сегодня надо будет что-нибудь найти.

Да, прошли годы, но кошмар преследует меня.

Слишком часто думаю об этой песне.

До рассвета осталось несколько коротких часов. Сегодня найду алкоголь.

И новую версию «Стаггера Ли».

Говорят, каждый день – это новое начало. Но, думаю, это значит, что ни у чего нет конца – есть только разные начала. Эта мысль успокаивает.

8 июня 1938 г.

Глубоко в тенистых холмах мы нашли человека по фамилии Андерсон, и он продал нам набитый соломой холщовый мешок. В соломе было десять банок с самогоном, и, несмотря на отмену сухого закона, стоил он нам немало – двадцать первая поправка ещё не разошлась по всей Западной Вирджинии. После обмена товара на деньги Андерсон с готовностью отвёл нас к мистеру «Смуту» Сойеру.

Смут Сойер оказался плотным коренастым немолодым белым мужчиной с красным лицом и крупными, как стволы деревьев, руками; крепко сбитый, что неудивительно для жизни, полной физического труда. Если бы он как следует пожал мне руку, боюсь, она не смогла бы больше мне служить – или вовсе отпала бы.

Бревенчатая хижина Смута стояла в густой роще посреди буйной растительности Западной Вирджинии. Смут сидел на крыльце, словно ждал нас, и курил трубку из початка кукурузы; под рукой у него стояло ружьё. Женская рука испуганно отдёрнула ситцевые занавески и тут же опустила. Рядом с хозяином лежала гончая, чьи задние лапы, как я вскоре понял, были парализованы.

– Мистер Смут, – сказал Андерсон, уже немного пьяный от собственного товара, – это малые из правительства. Хотят записывать песни.

– Правительства? – рука Смута едва заметно, но уверенно потянулась за ружьём. – Правительство теперь и музыкой занимается?

Я медленно объяснил мистеру Сойеру задачу Библиотеки Конгресса, точнее – Музыкального отдела, и вкратце описал историю этих учреждений. По-видимому, Смут не совсем понял, что нам нужны песни региональные или новые, менее распространённые, но он с удовольствием сыграл нам, увидев банку самогона и пачку сигарет.

Потребовался целый час, чтобы перенести «СаундСкрайбер» на крыльцо (записывать в хижине Сойер не позволил), подключить батареи, записать пробную пластинку – наш первый опыт! – и приготовить ещё одну двенадцатидюймовую пластинку для песен.

Я проиграл для информанта тестовую пластинку: слабые звуки нашей беседы заструились из бороздок, вырезанных «СаундСкрайбером».

– В жизни не слыхал привидений! – присвистнул Смут, широко распахнув глаза, и засмеялся. У него появилось много вопросов об устройстве, и, увы, некоторую часть первой пластинки заняли его вопросы, невзирая на ограниченное время. Позже я расшифрую эту беседу – когда-нибудь, после «дня всеобщего крещенья иудеев». Однако Сойер и правда знал свою, довольно бодрую, версию «Стаггера Ли» – как он её называл, «Стакали». Сыграв нам её, он следом исполнил оживлённую местную балладу «Хватит прятаться в долине».

Эта модальность «Стаггера Ли» оказалась интересной. При вопросе о последних, более инфернальных, куплетах, Сойер отказался откровенничать со своеобразной набожностью деревенщины, которая, хотя я ничем не показал, произвела на меня тягостное впечатление. Когда я воспроизвёл для Сойера запись, он захохотал, хлопая шляпой по ноге:

– Да меня скоро все будут слушать по радио!

Мы спросили, знает ли он других музыкантов, к которым можно обратиться, и Смут назвал пару имён людей, что жили возле Пайнвилла. Я записал, мы с Банни попрощались с информантом, отвезли очень пьяного Андерсона в его собственную цирюльню и поехали на юг.

Привал сделали на берегу реки Гайандотт – древесины здесь достаточно, чтобы развести славный костёр. Мы с Кроликом употребили достаточно самогона, чтобы легко уснуть, хотя моему спутнику это удалось быстрее, чем мне.

Я пишу эти строки, уже достаточно пьяный и усталый. Меня клонит в сон, но исполнение Смутом Сойером «Стаггера Ли» в голове не замолкает – а вместе с ним неясно, словно из-под спуда, звучат и забытые куплеты, толкая на поиски.

11 июля 1938 г.

В Пайнвилле люди оказались очень общительными и готовыми прийти на помощь. Сегодня мы записали голоса трёх мужчин и одной женщины. Сначала – Джима и Мэй Коутс, юных белых молодожёнов, одетых в обноски и очень худых. Они прекрасно гармонизируют, как вместе, так и по отдельности. У них открытые и честные молодые лица, и при регулярном питании оба могли быть очень красивы, так что прохожие оборачивались бы. Но в настоящее время у юных супругов очень нездоровый вид и жёлтые лица; возможно, они страдают пеллагрой, хотя я не заметил проблем с кожей. Ни он, ни она не знали ни куплета из «Стаггера Ли», зато они спели местную песню «Ослица Мэйбл», а также «Хватит прятаться в долине», «Бак Браш Парсон» и «Тридцать серебряных долларов». Коренастый малый по имени Уилсон Нил исполнил весьма пошлую песню «Маму папа» – в точном написании я не уверен. А ещё один колоритный местный Бэш Банкс спел свою версию «Хватит прятаться в долине» и весьма интересную вариацию «Пересмешника», более похожую на заклинание, чем на колыбельную (см. заметки на пластинке). Он же сообщил нам имена пяти музыкантов, «у которых руки правильно приделаны для игры, так-то!». День выдался на славу, и мистер Банкс – прекрасная находка.

Жарко. Очень жарко, а лето только началось. Когда мы были в универсальном магазине Бёрнсвилла, термометр показывал тридцать шесть градусов. Интересно, сколько воды испарилось в этот тяжёлый густой воздух? Я купил двадцатилитровую металлическую канистру, так как одно только перетаскивание «СаундСкрайбера» на место записи каждый раз вызывает смертельную жажду. Устройство громоздкое, не меньше девяноста килограмм, а ещё батареи Эдисона, каждая по сорок пять килограмм, и складные стулья, микрофон, кабели, виски… Переносить всё это – тяжёлый труд, и, когда становится всё жарче, пот не то что выступает каплями, а течёт ручьями. Сегодня мы с Кроликом устанавливали «СаундСкрайбер» сначала в подсобке универсального магазина (которая, по-видимому, служит также спикизи)[29], потом в сарае, и оба промокли насквозь. В моей рубашке, брюках, белье ни одной сухой нитки. Если не сможем переночевать у воды, надо будет где-нибудь остановиться днём, чтобы постирать.