что так легко рифмуются победа и беда.

Что солнце нарисовано бездарным маляром,

что счастье вдруг окажется бикфордовым шнуром.

Погасят смех безжалостно, и ускользнет навек

моя загадка милая, мой прошлогодний снег…

Панарин раздраженно щелкнул клавишей, и песня оборвалась.

– Вот и окончен великий труд… – Марина села рядом,положила голову ему на плечо. – Здесь мне больше делать нечего, могуулетать хоть завтра. Что с тобой, Тим? Не нужно так мрачно. Умей стойкоперенести, когда от тебя уходит женщина.

– Я вдруг понял, что почти ничего о тебе незнаю, – сказал Панарин. – Что ты любишь, что не любишь, как жилараньше и как собираешься жить дальше…

– А зачем? Разве это сделает тебя счастливее или что-тоизменит? Я у тебя была, а вскоре меня у тебя не будет. Вот и все, мойпрошлогодний снег… И незачем тебе моя жизнь. И вообще – родиться бы мнемужчиной…

– А уверена, что при таком варианте была бы счастливее?

– Несчастий я и так не испытывала.

– Наверно, я не так выразился. Больше бы везло, было былучше, что ли?

– Не знаю, не знаю. Когда мы хотим чего-то, мы незнаем, хотим ли мы именно того, что мы хотим… А что мы расселись, Тим? Возьмеммобиль и отправимся куда-нибудь над ночной планетой. Только, понятно, не всторону сегодняшнего побоища…

…Панарин поднял мобиль, направил его на север, включилавтопилот, задав ему несложный курс по прямой, и обнял Марину – она давноперестала утверждать, что целоваться в мобиле пошло. Панарину временамиказалось, что их вечера, когда они назначали друг другу свидания, словно вмиллионном городе, бродили по окраинным малолюдным улочкам, целовались вподъездах опустевших на ночь лабораторий, были для Марины отчаянной попыткойудержать юность, девичью легкость, беззаботную студенческую неприкаянность.Соображения эти он благоразумно держал при себе – кошки, которые гуляют сами посебе, прощают многое, но выходят из себя, когда понимают, что разгаданы…

Он не знал, что ему делать с собой и жизнью, и никто не могпомочь, был бесполезен любой совет, даже если достало слабости его попросить…

– Мы еще до полюса не долетели? – спросила Марина,не открывая глаз.

– Долетели, – сказал Панарин. – Снегу вокруг,медведи белые…

Ему хотелось повернуть к мосту Фата-Моргана, но на пути кнему лежало место сегодняшней бойни, и мобиль по-прежнему мчался вперед, насевер, к полюсу, на котором, как и полагается полюсам, земным ли, инопланетнымли, не имелось ровным счетом ничего интересного – снега, заструги, ропаки итишина, вязкая, вечная. И никому он не нужен, здешний полюс – в жизни землянбыли только два полюса, к которым шли пахнущие нестерпимым любопытством,честолюбием, азартом и смертью тропы. Другие, инопланетные, были ужевторичностью и мало кого интересовали…

Алое пульсирующее мерцание проникло в кабину, высветило ихлица нелюдским сиянием. Панарин реагировал мгновенно – отпустил Марину ибросил руки на пульт, мобиль тряхнуло, словно он на полной скорости врезался встену. Машина провалилась вправо и вниз, «бочка», мгновенно наполнившиеся газомподушки безопасности выскочили с трех сторон, прижимая людей к сиденьям.Недоуменно мяукнул зуммер, замигала синяя лампочка – мобиль был мирной пассажирскоймашиной, предназначенной для эксплуатации в относительно тепличных условиях, иавтоматика безопасности на секунду пришла в замешательство, не зная, какрасценить проделанный Панариным классический маневр – уход от неожиданновозникшей прямо по курсу опасности.

Теперь можно было и разобраться, есть ли опасность и еслида, то что она собой представляет. Панарин развернул мобиль носом в ту сторону,остановил в воздухе, чертыхнулся – рука автоматически скользнула вправо, туда,где на машинаx Дальней разведки размещался пульт комплекса радаров и датчиков –и ничего, понятно, не обнаружила.

– Что это? – шевельнулась, освобождаясь отобмякающих подушек, Марина. – Я даже испугаться не успела…

– Обычно никто и не успевает… – сказал Панарин,сдвинул верх и встал, опершись на лобовое стекло.

Впереди были горы, и над их угловатыми громадами тускнелоалое сияние, никло, съеживалось, словно уходя в дыру в земле,зеленовато-лимонные блики взмыли колышущимися струями, опали, и сияние сталозатухать еще быстрее, но все равно простиралось на полнеба, а в небе звездыпросвечивали сквозь косую ленту того же алого цвета – ее размытый конец терялсясреди звезд, другой тянулся к горам и тонул в сиянии.

– Болид, – сказал Панарин.

– Вперед! – Марина азартно толкнула его вспину. – Вперед, мы его первые найдем! Господи, а я без камеры…

Мобиль задрал нос – Панарин послал его к горам по параболе,чтобы, пока не затухло свечение, увидеть сверху его центр, то есть местопадения болида – наблюдатель на равнине сплошь и рядом ошибается в определениирасстояния, ему может показаться, что метеорит упал в двух шагах, тогда как донего, быть может, шагать полдня. Панарин достал из кармана браслет.

– Я – Сарыч, – машинально он назвал свой летныйпозывной. – Я – Сарыч. Наблюдали падение болида, идем к месту падения.Слушай, Карл, пусть заглянут к Банишевской, там камера на столе…

– Я – Главная диспетчерская, вас понял. Планетологивылетают немедленно. Насчет камеры скажу.

Мобиль пикировал. Панарин покосился на Марину – ее азартноелицо в свете гаснущих сполохов стало юным и чистым, волосы разметал тугойветер – лицо юной ведьмы, уже узнавшей грех, но не сделавшей егосамоцелью. Наверное, такой она была лет десять назад, когда еще не успела зачто-то крупно обидеться на жизнь и надеть маску киплинговской кошки…

Внизу были горы. Свечение погасло, только кое-где на скалахмерцали лоскутья, словно клочья светящейся пленки, но вот погасли и они. Мобильповис над ущельем – ничего больше не оставалось делать, не было ниосветительных бомб, ни инфракрасных детекторов, абсолютно ничего. Панарин давноне вспоминал о работе в Дальней разведке, но случившееся поневоле заставиловспомнить о ней с грустью – пусть там редко можно было надеяться насенсационные открытия, работа нудноватая и размеренная – скрупулезно изучатьпланеты, составлять различные карты; пусть их с долей насмешки и именовалиархивариусами новейшей формации, но все же была отдача, практическиерезультаты, и никто не косился, не называл за глаза бездельником и кочегаромпри перпетуум-мобиле…

– Почему висим? – спросила Марина.

– Потому что ничего сделать не можем. Кратер мы неувидим, слишком мало шансов – пока будем кружить, прилетят планетологи.

– Ну тогда поцелуй меня. И я буду первой женщиной,которую целовали над свежевыпавшим болидом.

Несильный ветерок трепал им волосы.

«Еще один полустанок, – подумал Панарин, – ещеодин золотой ящичек Маргариты Наваррской, еще один скальп, и не из заурядных –командор Проекта с экзотической планеты на краю Ойкумены. Должен ли сам скальпгордиться тем, что он превосходит в чем-то своих соседей?»