Панарин промолчал – невозможно лечить, не имея рецептов… Онпримерно знал и мог объяснить себе уязвимые точки Марининой философии, и тонаносное, что присутствовало в ее характере, то, от чего лучше бы решительноотказаться. Но как ей это сделать, он не взялся бы подсказывать, и чтопредложить взамен, тоже не знал. Так что пока разумнее было молчать, неразмениваясь на бесцельные пустопорожние обличения. Что он и делал вкритические моменты возникавших споров.

– Даже странно иногда, что ты звездолетчик. Тебе быпоэтом быть. Романтиком. Века этак восемнадцатого.

– Почему? – спросил Панарин.

– Потому что ты, как и они, обожествляешь любовь. То лиждешь от нее, как от Дельфийского оракула, ответа на все без исключения вопросыбытия, то ли она для тебя – средство достижения высшей степенисамосовершенствования, к которому стремились буддисты. А ее нет, любви. Вернее,она есть, но настолько непохожа на все, что ты о ней мысленно нагородил… Икакая же глупость именовать тебя командором – ничего в тебе нет от той статуи,погубившей Дон Жуана.

– Это плохо?

– Да нет, с чего ты взял? Тебе просто не идет. Японимаю: командор – официальное наименование твоей должности… И все равно неидет. Скорее уж, молодой Вертер. Генрих фон Клейст – был такой поэт, онзастрелился, убив перед этим последнюю подругу, по ее согласию, –случайную, правда, какую-то… Тим, а ты мог бы так – сначала меня, а потомсебя? – спросила она с любопытством.

– Тебя бы высечь… – сказал Панарин.

– Интересное предложение. Только ничего бы это не дало.

– Что и печально, – сказал Панарин.

– Смотри, неужели нашли?

Мобили, как уносимые ветром листья, сбивались в табунки иулетали в одном направлении. Панарин коснулся клавиш, Марина торопливо вставилав камеру новый видеодиск.

Летели недолго, по узкому ущелью, над мелкой бурливойречушкой, и попали в неширокую каменистую долину, со всех сторон замкнутуюгранеными скалами. Мобили, и опустившиеся на каменистую землю, и парящие ввоздухе, сгрудились, словно не в состоянии преодолеть невидимую преграду.Подлетали новые, садились, люди выскакивали, медленно подходили к той женевидимой черте, толпились, возбужденно жестикулируя.

А впереди, там, куда они смотрели, стоял самый настоящийрыцарский замок со старинной гравюры или из туристского путеводителя. Очертанияи пропорции стен и башен несколько отличались от земных, но в том, что это был именносозданный руками человека замок, а не игра природы, причудливо выветрившейскалы, сомневаться не приходилось.

И стало очень тихо.

Недавно прошел дождь, асфальт был тускло-зеркальным, рекабыла темнее, чем обычно, и в воздухе стоял неповторимый свежий запах влажногоминусинского песка. Они медленно шли по старинному мосту, справа клонились кводе серые морщинистые тополя, и на левом берегу были тополя, а у овальныхбетонных быков было мелко, и на дне виднелись россыпи светлых камешков, авпереди зеленела над крышами колокольня Успенского собора – строго говоря,обыкновенной церкви, возведенной в 1812 году в честь победы над Бонапартием, окоторой здесь узнали только через полгода. Потом показалась и сама церковь, онанеожиданно возникала перед глазами, стоило обогнуть белый дом, тоже стариннойпостройки – Старый город оставался нетронутым.

Перед церковью беззаботно расхаживали пухлые голуби – пугатьих было некому – машины здесь не ездили вторую сотню лет, – вспархивали,садились, расхаживали, гуркоча, и были похожи на участников научного симпозиумав перерыве между заседаниями. «Или на попов, озабоченных поисками материальногоГоспода», – подумал Снерг.

– «Но вот настал двенадцатый, победа горяча, и пулеюпогашена венчальная свеча…» – продекламировала Алена, глядя на распахнутыедвери церкви, зеленые, железные, украшенные выпуклыми крестами. – Раньшевсе было не в пример уютнее – где-то существовала сила, которая избавляла отвсех сложностей, подсказывала образ мыслей и действий… Зайдем?

– Ты же Мефистофель, тебе нельзя.

– Да, действительно… Поцелуй меня.

– Здесь?

– А я хочу, чтобы здесь.

Снерг притянул ее к себе, тонкий эластик ее плаща скользнулпод пальцами. У их ног бормотали что-то одобрительное голуби, из распахнутогоокна доносились гитарные переборы и голос Шеронина:

– Остановись и оглянись в уютном зале,

мои надежды раствори холодными глазами.

Вначале было слово, и после было слово,

на серых ветках тополей – клочки былого.

Кто улыбался: «Как смешно!», кто хмурился:

«Печально…»

Тебя я в прошлое мое привез случайно…

Запись была старая, а песня совсем не подходила к случаю, иСнерга пронзило жгучее предчувствие чего-то неизвестного, словно зыбкийотголосок крика, раздавшегося так далеко, что не понять, был он или нет. Онвзял Алену за плечи, легонько отстранил, заглянул в глаза – широко раскрытые,тревожные. «Хорошо это или нет, что она чувствует меня насквозь?» – спросил онсебя в который раз, и, как всегда, не нашел ответа.

– Что, Стах? – почти шепотом спросила Алена.

– Бог его знает…

– Я за тебя бояться начинаю, – сказалаАлена. – Вечно с тобой что-то происходит. То его разыскивают в Гималаях…

– Это же было черт знает когда, и нас друг у друга небыло.

– Тем более, так еще хуже. То он, понимаете ли,начинает видеть во сне прошлое. Что с тобой завтра случится?

– А завтра меня похитят андромедяне, – сказалСнерг. – Потому что окажется – программа «Т – значит тайна» ненарокомвстала поперек дороги их планам захвата Юпитера. В лучших традициях стерео.

– Дошутишься… – Алена взяла его за руку, и онипошли к площади.

– Ты пойдешь со мной туда?

– Не хочу я к твоим попам, – сказала Алена. –Полечу в Красноярск. Надеюсь, придешь на космодром проводитъ? Смотри, заморочаттебя попы, окрестят и в монахи постригут.

– Ну, для монаха я недостаточно грешен.

– И то верно… До космодрома, Стах.

Она шла через площадь, мимо Мартьяновского музея, чуточкупохожего на рыцарский замок. Снерг смотрел ей вслед, пока она не скрылась зауглом. Иглистая льдинка в сердце не таяла.

Нужное ему здание он отыскал сразу – оказывается, онтысячу раз проходил мимо него, но никогда не задумывался, что это за старинныйдом отступил от соседей в сад, заслонился деревьями. Едва он открыл ажурнуюжелезную калитку, с крыльца спустился и двинулся ему навстречу по выложеннойкирпичом дорожке человек в рясе и белом клобуке, с золотым наперсным крестом.Снерг мельком подумал, что только в двадцать первом, прошлом веке золотой крестсмог позволить себе каждый, даже самый заштатный попик.