— Налейте коньяку в стакан.

Мы чокнулись и выпили. Ринальди посмеивался надо мной.

— Вот подпою вас, выну вашу печень, вставлю вам хорошуюитальянскую печенку и сделаю вас опять человеком.

Я протянул стакан, чтобы он налил мне еще коньяку. Ужесовсем стемнело. Со стаканом в руке я пошел к окну и раскрыл его. Дождя уже небыло. Стало холоднее, и в ветвях сгустился туман.

— Не выливайте коньяк в окно, — сказал Ринальди. — Если выне можете выпить, дайте мне.

— Подите вы знаете куда, — сказал я. Я рад был снова увидетьРинальди. Целых два года он занимался тем, что дразнил меня, и я всегда любилего. Мы очень хорошо понимали друг друга.

— Вы женились? — спросил он, сидя на постели. Я стоял уокна, прислонясь к стене.

— Нет еще.

— Вы влюблены?

— Да.

— В ту англичанку?

— Да.

— Бедный бэби! Ну, а она вас тоже любит?

— Да.

— И доказала вам это на деле?

— Заткнитесь.

— Охотно. Вы увидите, что я человек исключительнойделикатности. А что, она…

— Ринин! — сказал я. — Пожалуйста, заткнитесь. Если выхотите, чтоб мы были друзьями, заткнитесь.

— Мне нечего хотеть, чтоб мы были друзьями, бэби. Мы и такдрузья.

— Вот и заткнитесь.

— Слушаюсь.

Я подошел к кровати и сел рядом с Ринальди. Он держал стакани смотрел в пол.

— Теперь понимаете, Ринин?

— Да, да, конечно. Всю свою жизнь я натыкаюсь на священныечувства. За вами я таких до сих пор не знал. Но, конечно, и у вас они должныбыть. — Он смотрел в пол.

— А разве у вас нет?

— Нет.

— Никаких?

— Никаких.

— Вы позволили бы мне говорить что угодно о вашей матери, овашей сестре?

— И даже о {вашей} сестре, — живо сказал Ринальди.

Мы оба засмеялись.

— Каков сверхчеловек! — сказал я.

— Может быть, я ревную, — сказал Ринальди.

— Нет, не может быть.

— Не в этом смысле. Я хотел сказать другое. Есть у васженатые друзья?

— Есть, — сказал я.

— А у меня нет, — сказал Ринальди. — Таких, которые были бысчастливы со своими женами, нет.

— Почему?

— Они меня не любят.

— Почему?

— Я змей. Я змей познания.

— Вы все перепутали. Это древо было познания.

— Нет, змей. — Он немного развеселился.

— Вас портят глубокомысленные рассуждения, — сказал я.

— Я люблю вас, бэби, — сказал он. — Вы меня одергиваете,когда я становлюсь великим итальянским мыслителем. Но я знаю многое, чего немогу объяснить. Я больше знаю, чем вы.

— Да. Это верно.

— Но вам будет легче прожить. Хоть и с угрызениями совести,а легче.

— Не думаю.

— Да, да. Это так. Мне уже и теперь только тогда хорошо,когда я работаю. — Он снова стал смотреть в пол.

— Это у вас пройдет.

— Нет. Есть еще только две вещи, которые я люблю: однавредит моей работе, а другой хватает на полчаса или на пятнадцать минут. Иногдаменьше.

— Иногда гораздо меньше.

— Может быть, я сделал успехи, бэби. Вы ведь не знаете. Но язнаю только эти две вещи и свою работу.

— Узнаете и другое.

— Нет. Мы никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем,что у нас есть, и больше ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничегонового. Мы начинаем путь уже законченными. Счастье ваше, что вы не латинянин.

— Никаких латинян не существует. Это вот рассуждениялатинянина. Вы гордитесь своими недостатками.

Ринальди поднял глаза и засмеялся.

— Ну, хватит, бэби. Я устал рассуждать. — У него был усталыйвид, еще когда он вошел в комнату. — Скоро обед. Я рад, что вы вернулись. Вымой лучший друг и мой брат по оружию.

— Когда братья по оружию обедают? — спросил я.

— Сейчас. Выпьем еще раз за вашу печенку.

— Это что, по апостолу Павлу?

— Вы не точны. Там было вино и желудок. Вкусите вина радипользы желудка.

— Чего хотите, — сказал я. — Ради чего угодно.

— За вашу милую, — сказал Ринальди. Он поднял свой стакан.

— Принимаю.

— Я больше не скажу о ней ни одной гадости.

— Не невольте себя.

Он выпил весь коньяк.

— У меня чистая душа, — сказал он. — Я такой же, как вы,бэби. Я себе тоже заведу английскую девушку. Собственно говоря, я первыйпознакомился с вашей девушкой, но она для меня слишком высокая. И высокуюдевушку в сестры, — продекламировал он.

— Вы сама чистота, — сказал я.

— Не правда ли? Потому-то меня и называют ЧистейшийРинальди.

— Свинейший Ринальди.

— Ну, ладно, бэби, идем обедать, пока я еще не утратил своейчистоты.

Я умылся, пригладил волосы, и мы снова сошли вниз. Ринальдибыл слегка пьян. В столовой еще не все было готово к обеду.

— Пойду принесу коньяк, — сказал Ринальди. Он поднялсянаверх. Я сел за стол, и он вернулся с бутылкой и налил себе и мне пополстакана коньяку.

— Слишком много, — сказал я, и поднял стакан, и посмотрел внего на свет лампы, стоявшей посреди стола.

— На пустой желудок не много. Замечательная вещь. Совершенновыжигает внутренности. Хуже для вас не придумаешь.

— Ну что ж.

— Систематическое саморазрушение, — сказал Ринальди. —Портит желудок и вызывает дрожь в руках. Самая подходящая вещь для хирурга.

— Вы мне советуете?

— От всей души. Другого сам не употребляю. Проглотите это,бэби, и готовьтесь захворать.

Я выпил половину. В коридоре послышался голос вестового,выкликавший: «Суп! Суп готов!»