Я вышел под дождь, и кучер тронул. Кэтрин высунулась, и присвете фонаря я увидел ее лицо. Она улыбалась и махала рукой. Экипаж покатил поулице. Кэтрин указывала пальцем в сторону навеса. Я оглянулся; там был тольконавес и двое карабинеров. Я понял, что она хочет, чтобы я спрятался от дождя. Явстал под навес и смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Потом я прошел черезздание вокзала и вышел к поезду.

На перроне меня дожидался швейцар. Я вошел за ним в вагон,протолкался сквозь толпу в проходе и, отворив дверь, втиснулся в переполненноекупе, где в уголке сидел пулеметчик. Мой рюкзак и походные сумки лежали над егоголовой в сетке для багажа. Много народу стояло в коридоре, и сидевшие в купеоглянулись на нас, когда мы вошли. В поезде не хватало мест, и все былинастроены враждебно. Пулеметчик встал, чтоб уступить мне место. Кто-то хлопнулменя по плечу. Я оглянулся. Это был очень высокий и худой артиллерийскийкапитан с красным рубцом на щеке. Он видел все через стеклянную дверь и вошелвслед за мной.

— В чем дело? — спросил я. Я повернулся к нему лицом. Он былвыше меня ростом, и его лицо казалось очень худым в тени козырька, и рубец былсвежий и глянцевитый. Все кругом смотрели на меня.

— Так не делают, — сказал он. — Нельзя посылать солдатазаранее занимать место.

— А вот я так сделал.

Он глотнул воздух, и я увидел, как его кадык поднялся иопустился. Пулеметчик стоял около пустого места. Через стеклянную перегородкукоридора смотрели люди. Кругом все молчали.

— Вы не имеете права. Я пришел сюда на два часа раньше вас.

— Чего вы хотите?

— Сидеть.

— Я тоже.

Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что кругом все противменя. Я не осуждал их. Он был прав. Но я хотел сидеть. Кругом все по-прежнемумолчали.

«А, черт!» — подумал я.

— Садитесь, signor capitano, — сказал я. Пулеметчикпосторонился, и высокий капитан сел. Он посмотрел на меня. Во взгляде у негобыло беспокойство. Но место осталось за ним. — Достаньте мои вещи, — сказал япулеметчику. Мы вышли в коридор. Поезд был переполнен, и я знал, что на местонечего рассчитывать. Я дал швейцару и пулеметчику по десять лир. Они вышли извагона и прошли по всей платформе, заглядывая в окна, но мест не было.

— Может быть, кто-нибудь сойдет в Брешии, — сказал швейцар.

— В Брешии еще сядут, — сказал пулеметчик. Я простился сними, и они пожали мне руку и ушли. Они оба были расстроены. Все мы, оставшиесябез мест, стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Я смотрел в окно на стрелкии фонари, мимо которых мы ехали. Дождь все еще шел, и скоро окна стали мокрыми,и ничего нельзя было разглядеть. Позднее я лег спать на полу в коридоре,засунув сначала свой бумажник с деньгами и документами под рубашку и брюки, такчто он пришелся между бедром и штаниной. Я спал всю ночь и просыпался только наостановках в Брешии и Вероне, где в вагон входили еще новые пассажиры, нототчас же засыпал снова. Одну походную сумку я подложил себе под голову, адругую обхватил руками, и кто не хотел наступить на меня, вполне мог через меняперешагнуть. По всему коридору на полу спали люди. Другие стояли, держась заоконные поручни или прислонившись к дверям. Этот поезд всегда уходилпереполненным.

Была уже осень, и деревья все были голые и дороги покрытыгрязью. Из Удине в Горицию я ехал на грузовике. По пути нам попадались другиегрузовики, и я смотрел по сторонам. Тутовые деревья были голые, и земля в поляхбурая. Мокрые мертвые листья лежали на дороге между рядами голых деревьев, ирабочие заделывали выбоины на дороге щебнем, который они брали из куч,сложенных вдоль обочины дороги, под деревьями. Показался город, но горы над нимбыли отрезаны туманом. Мы переехали реку, и я увидел, что вода сильноподнялась. В горах шли дожди. Мы въехали в город, минуя фабрики, а потом дома ивиллы, и я увидел, что еще больше домов разрушено за это время снарядами. Наузкой улице мы встретили автомобиль английского Красного Креста. Шофер был вкепи, и у него было худое и сильно загорелое лицо. Я его не знал. Я слез сгрузовика на большой площади перед мэрией; шофер подал мне мой рюкзак, я наделего, пристегнул обе сумки и пошел к нашей вилле. Это не было похоже навозвращение домой.

Я шел по мокрому гравию аллеи и смотрел на виллу, белевшуюза деревьями. Окна все были закрыты, но дверь была распахнута. Я вошел и засталмайора за столом в комнате с голыми стенами, на которых висели только карты иотпечатанные на машинке бумажки.

— Привет! — сказал он. — Ну, как здоровье? — он постарел икак будто ссохся.

— В порядке, — сказал я. — Как у вас дела?

— Все уже кончилось, — сказал он. — Снимите свое снаряжениеи садитесь.

Я положил рюкзак и обе сумки на пол, а кепи — на рюкзак.Потом взял стул, стоявший у стены, и сел к столу.

— Лето было скверное, — сказал майор. — Вы вполнеоправились?

— Да.

— Вы получили свои награды?

— Да. Все в лучшем виде. Благодарю вас.

— Покажите-ка.

Я распахнул свой плащ, чтобы видны были две ленточки.

— А самые медали вы тоже получили?

— Нет. Только документы.

— Медали придут потом. На это нужно больше времени.

— Куда вы меня теперь направите?

— Машины все в разъезде. Шесть на севере, в Капоретто. Вызнаете Капоретто?

— Да, — сказал я. Мне припомнился маленький белый городок сколокольней в долине. Городок был чистенький, и на площади был красивый фонтан.

— Вот они там. Сейчас много больных. Бои кончились.

— А где остальные?

— Две в горах, а четыре все еще на Баинзицце. Оба другихсанитарных отряда в Карсо, с третьей армией.

— Куда вы меня направите?

— Вы можете взять те четыре машины, которые на Баинзицце,если хотите. Смените Джино, он уже давно там. Это все ведь случилось уже послевас, кажется?

— Да.

— Скверное было дело. Мы потеряли три машины.

— Я слышал.

— Да, вам писал Ринальди.

— Где Ринальди?

— Он здесь, в госпитале. Летом и осенью ему жарко пришлось.

— Могу себе представить.