Я шагнула обратно в душевую:

— Болит рана?

Он кивнул — и остановился посередине кивка:

— Заживет.

Я была так близко, что, когда он поднял голову, я увиделабисеринки воды у него на лице, густыми каплями обсевшие ресницы. Я всталасбоку, попадая под тончайшие брызги, и впервые как следует рассмотрела шею.

— Ч-черт! — Я протянула руку и повернула емуголову, чтобы поглядеть на укус.

Четкий отпечаток моих зубов. Рана все еще кровоточила, икруг следов был заполнен алым. Загорелая кожа уже заплыла кровоподтеком, итемные цвета разливались от раны в стороны.

— Боже мой, Мика, я прошу прощения.

— Не за что, это был укус любви.

Я убрала руку от его лица.

— Ага, как же. Выглядит так, будто я тебе хотела горловыгрызть... — Я нахмурилась: — А почему оно не зарастает?

— Раны от зубов и когтей другого ликантропа заживаютмедленнее других. Не так медленно, конечно, как от серебра, но медленнее, чем,скажем, от стали.

— Прости, пожалуйста.

— Как я уже сказал, не за что.

— Прошлый Ульфрик, которого я укусила сюда же, нонамного слабее, даже не прокусив кожи, счел это оскорблением. Он сказал, будтоэто означает, что в иерархии стаи я считаю себя выше его.

— Мы не волки. Для члена парда рана на шее от Нимир-Раозначает, что секс был хорош.

Я вспыхнула.

— Я не хотел тебя смутить, просто объяснить, что ты недолжна передо мной извиняться. Мне очень понравилось.

Я зарделась сильнее.

— Мы вместе могли бы великие вещи творить для нашегопарда.

Я покачала головой:

— Мы еще не знаем точно, останусь ли я Нимир-Ра. Давайдо того не будем торопиться.

— Как скажешь.

Взгляд его был слишком пристальным, и до меня вдруг дошло,что он стоит под душем голый. Я теперь лучше научилась не обращать внимания илихотя бы не смущаться при виде наготы. Но бывает, когда вдруг ее осознаешь — повыражению чужих глаз.

— Так мне хочется, — ответила я.

Он повернулся, наклонив голову и подставив струям плечи,спину, ниже спины. Поток брызг усилился, расплескиваясь у меня по плечам, погруди, по лицу, по полотенцу. Пора было мне идти. Даже чуть поздновато.

Я повернулась к двери, когда он позвал:

— Анита!

Я обернулась.

Он стоял, глядя на меня, размазывая жидкое мыло по телу.Сейчас он обрабатывал руки, и они вместе с грудью покрылись пеной.

— Если ты хочешь, чтобы мы завтра с тобой пошли, этобудет честь для нас.

— Я не могу втягивать твой пард в наши передряги.

Руки его пошли вниз, размазывая белые пузыри по животу,бедрам, скользнули между ног, продолжая намыливать. По собственному опытуобращения с этим веществом я знала, что его тем дольше оттирать, чем дольше онона тебе провисело, но его руки остались на месте, пока он не стал скользким, непокрылся пузырями, и, когда руки соскользнули ниже, частично в состоянииэрекции.

У меня пересохло во рту, и я поняла, что мы уже несколькоминут молчим. Я просто стояла и смотрела, как он намыливается. От этой мысликровь бросилась мне в лицо. Мика продолжал намыливаться, на каждое движениетратя больше времени, чем нужно было бы. То есть спектакль был для меня. Порауходить.

— Если ты — моя Нимир-Ра, то твои передряги — моипередряги, — сказал он, все еще склонив голову к ногам, так что мне невидно было лица, а только линия его тела, стоящего в пролете, подальше от воды,чтобы не смыть мыло.

Мне пришлось прокашляться, чтобы сказать:

— Я не хотела бы убирать перегородки, Мика.

— Силы между нами достаточно, чтобы я согласился налюбое расположение комнат.

Он встал, потянулся, чтобы намылить плечи. Передняя линиятела длинно выгнулась, и я до боли четко его видела. Тогда я повернулась, ужевсерьез направляясь к двери.

— Анита! — позвал он.

Я остановилась, но на этот раз поворачиваться не стала.

— Чего?

Это прозвучало грубо.

— Ничего страшного, что тебя ко мне тянет. Ты не можешьс собой справиться.

От этого я засмеялась — нормальным веселым смехом.

— Ну, не слишком ли ты высокого о себе мнения? — Ивсе же я не повернулась к нему лицом.

— Это не самомнение. Ты — Нимир-Ра, а я — первыйНимир-Радж, которого ты в жизни видишь. Наша сила, наш зверь притягивает насдруг к другу. И это так и должно быть.

Тут я повернулась, попыталась посмотреть ему в глаза, но этоне вышло. Он повернулся спиной, все еще размазывая мыло по плечам. Пенамедленно стекала к тонкой талии.

— Мы еще не знаем, оборотень я вообще или нет.

Он легко намыливал спину, и его руки без усилий двигались покоже, по тугой гладкости ягодиц.

— Ты ощущаешь зов моего тела, как я — твоего.

У меня слишком сильно забился пульс.

— Ты красивый мужчина, голый и намыленный. Я —человеческая женщина, так что давай, уговаривай меня.

Он повернулся кругом, все еще намыленный и скользкий. Иочень большой.

У меня пересохло во рту, тело свело так туго и так внезапно,что почти стало больно. Я невольно задышала глубже.

— Ты нечеловек, и в этом все дело. Вот почему тысмотришь на меня, хотя и против собственной воли.

Он пошел ко мне, медленно и плавно, как ходят леопарды,когда хотят. Будто у него были мышцы там, где у людей их нет. Он скользил комне как огромный бескостный кот, и голое тело блестело мыльной пеной, волосыколечками пристали к плечам, к лицу. Огромные желто-зеленые глаза смотрелисьочень уместно.

— Ты не понимаешь, какая это редкость для двухликантропов — иметь общего зверя. — Он был уже рядом со мной. — Онвтекает и вытекает из наших тел. — Он стоял передо мной, не касаясь меня —еще не касаясь. — Наши звери — как две кошки, трущиеся пушистымибоками. — С этими словами он скользкими от мыла ладонями погладил меня поплечам, по рукам, размазывая пену. Мыльные руки взяли ладонями мое лицо, и яощутила, как его губы приближаются к моим, касаются. Поцелуй был нежным, онследил, чтобы не касаться меня телом.

Пальцы его скользнули под край полотенца, взялись за ткань,притянули меня вперед. Это заставило меня открыть глаза. Только через несколькошагов я поняла, что он ведет меня к воде.

— Надо смыть мыло, — сказал он.

Я затрясла головой и сумела остановиться, не идти с нимдальше. Он продолжал тянуть за полотенце, и оно развернулось, сталососкальзывать вниз. Я подхватила его и прижала чуть ниже внезапно обнажившихсягрудей.