Он стоял у дверей как небольших размеров гора. Шесть футоввосемь дюймов, сложение профессионального борца. Темные волосы подстриженыежиком, торчат голые уши. Костюм отглажен, галстук завязан безупречно. Он уженаверняка отпахал сегодня не менее восьми часов, но выглядит как новенький.

Он посмотрел на меня очень внимательно:

— Я рад, что ты жива.

— Спасибо, я тоже.

Он махнул рукой и повел меня по коридору в сторону откабинета, от столов, к камерам для допроса. Наверное, хотел поговорить наедине— в уединении, которого не обеспечивали даже стеклянные окна его кабинета. Уменя засосало под ложечкой, и пробежала внутри тоненькая струйка страха. Дольфая боялась не так, как боялась бы одичавшего оборотня или вампира, которого надоубить. Он физического вреда мне не нанесет. Но я боялась этой крутой линииплеч, пристального холодного взгляда, которым он оглянулся, проверяя, что я идуза ним.

Я ощущала, насколько он зол, почти как энергию оборотня. Чемзаслужила я такой гнев?

Дольф придержал для меня дверь, и я протиснулась мимо еготуши.

— Садись, — сказал он, закрывая за нами дверь.

— Спасибо, я постою. Мне хочется забрать Жан-Клода дорассвета.

— Я слыхал, что вы с ним больше не встречаетесь.

— Он был задержан без предъявления обвинения поподозрению в том, что убил меня. Я жива, так что мне хотелось бы его забрать.

Дольф смотрел на меня такими холодными и непроницаемымиглазами, какими смотрел обычно на свидетеля — не подозреваемого, — которыйне слишком ему нравится.

— У Жан-Клода чертовски хороший адвокат. Как вы смоглипродержать его семьдесят два часа без предъявления обвинения?

— Ты — сокровище города. Я всем сказал, что он тебяубил, и мне помогли на время его потерять.

— Черт побери, Дольф, тебе повезло, что не попалсяслишком ревностный служака и не сунул его в камеру с окном.

— Да, не повезло.

Я уставилась на него, не зная, что сказать.

— Дольф, я жива. Он меня не трогал.

— А кто?

Тут уж моя очередь пришла смотреть непроницаемыми глазамикопа.

Он подошел ко мне, навис надо мной. Запугать меня ростом онне пытался — знал, что это все равно не выйдет. Просто он такой здоровенный.Взяв меня за подбородок, он попытался повернуть мне голову в сторону. Явыдернулась.

— У тебя на шее шрамы, которых неделю назад не было.Блестящие, недавно зажившие. Откуда?

— Ты поверишь, что я не знаю?

— Нет.

— Как хочешь.

— Покажи шрамы.

Я убрала волосы в сторону и позволила ему пальцем провестипо зажившей ране.

— Покажи остальные ранения.

— А не нужна ли нам здесь для этого женщина-полисмен?

— Ты действительно хочешь, чтобы их увидел ещекто-нибудь?

В его словах был смысл.

— Дольф, что ты хочешь видеть?

— Я не могу тебя заставить показывать, но мне нужно наних посмотреть.

— Зачем? — поразилась я.

— Сам не знаю, — ответил он, и впервые в егоголосе прозвучала усталость.

Я сняла рубашку и положила ее на стол, потом вытянула левуюруку и подняла рукав футболки.

Он провел пальцем по следам.

— Почему всегда левая рука? Ей у тебя больше достается.

— Наверное, потому, что я правша. Пока мне жуют левуюруку, я вынимаю правой пистолет и прекращаю это занятие.

— Ты убила того, кто это сделал?

— Нет.

Он посмотрел на меня, на миг не сдержав злости:

— Хотелось бы мне в это поверить.

— Мне тоже. Тем более что я говорю правду.

— И кто тебе нанес эти раны, Анита? Или что?

Я покачала головой:

— Этот вопрос улажен.

— Черт побери, Анита, как я могу тебе верить, когда тымне ничего не говоришь?

Я пожала плечами.

— Рука — это все?

— Почти.

— Мне нужно видеть остальные.

В моей жизни много было мужчин, которых я могла бы обвинить,что они хотят заглянуть мне под рубашку, но Дольф в это число не входил. На этутему между нами никогда не было напряжения. Я уставилась на него, надеясь, чтоон возьмет свои слова назад, но он молчал. Надо было знать, что не возьмет.

Я вытащила рубашку из штанов и обнажила лифчик. Еще надобыло его приподнять, чтобы показать круглую дыру — не шрам — над сердцем.

Он потрогал ее, как и все остальные, качая головой.

— Будто кто-то хотел у тебя сердце вырвать. — Онподнял глаза: — Анита, каким чертом ты смогла все это залечить?

— Можно одеться?

В дверь постучали, и вошел Зебровски, не ожидая приглашения,пока я все еще запихивала груди в лифчик. У него глаза полезли на лоб:

— Я помешал?

— Мы уже кончили.

— Ну и ну! Я думал, что у Дольфа больше сил.

Мы оба на него вызверились. Он осклабился:

— Граф Дракула оформлен и готов к отъезду.

— Его зовут Жан-Клод!

— Тебе виднее.

Мне пришлось наклониться и пошевелить груди, чтобы лифчиксел правильно. Они оба на меня глазели, а я из упрямства не сталаотворачиваться. Зебровски глазел, потому что он жизнерадостный козел, а Дольф —потому что злился.

— Ты согласна сдать анализ крови? — спросил он.

— Нет.

— Мы можем получить судебный ордер.

— На каком основании? Я ничего не нарушила, Дольф,только показала, что я не мертва. Если бы я тебя не знала, я бы подумала, чтоты разочарован.

— Я рад, что ты жива.

— Но горюешь, что не можешь взять Жан-Клода за задницу.Так?

Он отвернулся. Наконец я попала в точку.

— В этом дело? Ты огорчен, что не можешь арестоватьЖан-Клода и добиться для него казни. Он меня не убивал, Дольф. И все равно тыхочешь его смерти?

— Он уже мертв, Анита. Он просто не знает, что надолежать.

— Это угроза?

Дольф испустил низкий глубокий выдох:

— Анита, он ходячий труп.

— Я знаю, кто такой Жан-Клод, Дольф. Наверное, лучше,чем ты.

— Это я все время слышу.