На одном из таких поворотов Нич пискнул, сорвался с ее плеча, шустро воспарил вверх и исчез в темноте лестничного пролета.

– Нич! – зашипела она.

Если позвать слишком громко, то голос наверняка оставит эхо, но Нич не отреагировал, продолжая попискивать и парить под потолком. Найя стиснула зубы и, покуда он не потерялся, отправилась за ним. Она надеялась, что он уловил то, чего она не заметила, а не гонится за аппетитной добычей, которая прошмыгнула сквозь тени. Тельце Нича едва ли можно было разглядеть на плохо освещенной винтовой лестнице, но время от времени он попискивал, что облегчало выслеживание даже в темноте. Чем выше они поднимались, тем у́же становилась винтовая лестница и тем громче слышались раскаты грома. На ходу поглядывая в окошки, Найя поняла, что она взбирается на одну из замковых башен, с которой открывался вид на лес и на неистовствующую над ним грозу.

Наконец Нич с широко распахнутыми глазками и вибрируя всем тельцем от нетерпения уселся на «насест» – им оказался железный прут на тяжелых дверях. Он полагает, что скексисы идут именно сюда? Найя прислушалась и не услышала признаков их приближения. Нет, по другой причине Нич ожидал ее, грызя дерево в напрасной попытке проделать вход.

Найя двумя руками взялась за железный прут и потянула, со скрежещущим скрипом сдвигая его по горизонтали. Она понадеялась, что этот скрип утонул среди многих других перекатывающихся по темным холлам звуков. Запор открылся, Найя осторожно, всем своим весом надавила на тяжелую дверь и приоткрыла ее ровно настолько, чтобы рассмотреть сумрачное помещение. В нос ударил теплый кислый запах, и она поняла, что ей не хочется видеть то, что там лежит. Но у нее не было выбора.

Нич пискнул и метнулся внутрь, она последовала за ним, терзаясь догадками, что она вот-вот увидит.

Вдоль всех стен камеры стояли железные клетки с гельфлингами. Многие пленники лежали, сжавшись в тесном пространстве и обхватив руками колени, а другие сидели, привалившись к ржавым решеткам. Некоторые были живы – она слышала поверхностное, измученное дыхание и короткие тихие всхлипы. Некоторые лежали неподвижно – явно без сознания, а может, и хуже того. Она заметила всю палитру оттенков кожи: от темно-коричневой клана Спритон до бледной, почти белой клана Вапра. У одной из узниц не было волос на голове, лишь черные татуировки на черепе и шее. У другой по плечам вились спутанные золотисто-каштановые кудри, которые давно утратили блеск.

Когда она вошла, никто не оживился, кое-кто лишь слегка дернулся. Она подумала, быть может, они спят, но когда тусклый свет снаружи озарил лицо одного из пленников, она увидела его глаза – такие же туманные, как у рабов-подлингов… как у небри.

– Найя?

Сиплый голос прозвучал настолько хрупко, что едва был слышен, но от его тембра у Найи навернулись слезы. В дальнем углу деревянного ящика, скорчившись, почти полностью укрытый тенями, лежал гельфлинг с сероватой кожей дренчена и толстыми косичками, собранными на затылке в пучок. Страшно исхудавший, он был тощим и костлявым, как ребенок. Он повернулся, держась за толстую древесину, и прижал лицо между планками, чтобы получше ее видеть. Голос был сдавленный и слабый, но он определенно принадлежал Гурджину.

– Найя? Это действительно ты?

– Гурджин, – выдохнула она. – Ты в порядке!

– В порядке? – повторил он и чуть-чуть закашлялся. – Меня бросили сюда, словно лузгу ногги.

Не теряя время, Найя нашла запирающую крышку ящика защелку и поддела ее клинком Гурджина. Древесина оказалась толстой, но старой, и после нескольких уверенных движений ножом планка стала медленно отпускать металлическую пластину, на которой фиксировалась защелка.

– Нам нужно уходить, – произнесла она между ударами. – Скексисы… у них моя подруга. Гурджин, что здесь происходит?

Когда пластина с защелкой достаточно ослабла, Найя воткнула клинок между пластиной и древесиной и надавила на него. С жалобным скрипом древесина треснула, и пластина отскочила. Найя отбросила крышку ящика и взялась за брата, помогая ему встать. Хоть он и похудел, его плечи остались по-прежнему широкими, – она раскинула руки и крепко обняла его.

– Вряд ли я смогу идти, – сказал он. – Я здесь уже давно… без еды. И в воду мне добавляют лунные ягоды.

– Если придется, я тебя понесу.

Гурджин пальцами стер ее слезы. Его лицо – такое же, как и у нее, – теперь изменилось, приобрело землистый цвет, щеки стали впалыми, а глаза – расфокусированными. В последнем стоило винить лунные ягоды, догадалась Найя. Влияние этого цветка рано или поздно закончится, но она боялась, что от других кошмаров, пережитых ее братом, лекарств не существует.

– Они скоро придут, – произнес брат.

– Да. Поэтому нам надо уходить. Кто-нибудь из них в состоянии идти?

Найя подняла Гурджина и, когда его ноги подкосились, перенесла почти весь его вес на себя. Когда она посмотрела вокруг, ее накрыло волной безнадежности. Она с трудом удерживала брата. Ей ни за что не вынести из камеры гельфлингов, даже если бы у нее было время освободить всех до единого. Одно дело – деревянный ящик, но металлические решетки и цепи…

– Что будем делать?

Гурджин покачал головой. Он говорил так тихо, что его голос с трудом можно было узнать.

– Их иссушили. Слишком поздно.

Найя не представляла, что значит иссушили, и не была уверена, хочется ли ей это знать. Самое страшное заключалось в том, что у них нет ни минуты. Если она хочет помочь безмолвным гельфлингам с тусклыми глазами, сначала ей нужно спастись самой.

– Придется потом вернуться за ними, – решительно произнесла она. – Мы вернемся.

Заглотив чувство вины, Найя нетвердой походкой вышла из камеры, поддерживая брата. Вместе они осторожно выбрались в коридор. Найя прикинула в уме долгий спуск по лестнице, стараясь не думать о расстоянии до выхода и о том, как долго они будут до него добираться таким темпом. Она старалась не думать о том, как легко их могут обнаружить скексисы, если они не заняты тем, что делают с Таврой.

Я должна вернуться и за ней тоже, тоскливо подумала Найя.

– Скексисы предали нас, – прошептал Гурджин.

– Да, – кивнула она. – Что произошло… что они сделали? Ты сказал, остальные гельфлинги иссушены… и ты… тоже, да?

Гурджин не успел ответить. Вокруг ее лодыжек колыхнулся холодный ветер и внизу на лестнице что-то зашевелилось. Лестница закручивалась таким образом, что было не разглядеть, что вдалеке, но она почувствовала… услышала шорохи, копошения и дыхание… и затем ощутила запах – трагичный голубой запах гельфлингов… эссенции гельфлингов, содрогнувшись, с ужасом поняла она. Найя попятилась, поднялась вверх по ступенькам, медленно переступая с одной ноги на другую, но понимала, что лишь оттягивает неизбежное. В узком коридоре некуда бежать и негде укрыться, кроме промозглой камеры, которая превратится в тюрьму сразу же, как только захлопнется тяжелая дверь.