Оттенки в моей голове кружатся, словно слова молитвы. Ультрамарин. Кобальт синий. Ализарин малиновый. Изумрудно-зеленый. Голубой. Золотистый. Сиена жженая. Жженая умбра. Кадмий лимонный. Оранжевый. Средний желтый.

«Во имя святой сублимации», – усмехается демон. Я не хочу признавать, что он прав. Постепенно я набираю тональность – слой за слоем. Я всегда любила лессировку. Сколько же я не пользовалась ей…

Оттенки делаются гуще, плотнее, звучат темнее и глуше – моя акварель становится необузданной, и мне кажется, будто это не я рисую, а кто-то другой внутри меня.

Я изображаю пару, стоящую на утесе под ночным бесконечным небом, на западных подступах которого все еще клубятся обрывки заката. Пена вгрызается в скалы, пытается подточить их, чтобы низвергнуть влюбленных в морскую пропасть, а те глядят друг на друга и ничего не замечают. Она смотрит прямо широко распахнутыми глазами, одна ее рука касается скулы, словно по ней ударили, вторая бессильно опущена. Он повернут к ней в профиль, закрывая от ветра. Прижимает к себе, крепко обняв за талию, – кажется, словно она поймана в кольцо его сильных рук. Мужчина зарылся носом в волосы возлюбленной и касается губами ее виска. Глаза его закрыты.

У меня нет сомнений – они любят друг друга. Но любовь их слишком тревожная и хрупкая, чтобы сделать обоих счастливыми. Возможно, они убежали ото всех на край света. Возможно, их счастье продлится всего несколько дней. Возможно, их конец уже близок.

Я вспоминаю Стаса, и кисть замирает в моих пальцах – мне все еще сложно принять тот факт, что он использовал меня. Но силой воли я заставляю себя вновь погрузиться в творчество.

Закончив работу, я не мигая смотрю на нее, не в силах поверить, что ее написала я. Нет, не потому, что картина невероятная, – я уже вижу кое-какие ошибки, и сказывается недостаток опыта, да и грязь кое-где имеется. Я просто не могу поверить, что спустя столько времени взяла в руки кисть и краски. Даже несмотря на то, что не поступила, даже несмотря на свой обет заниматься не тем, чем хочется, а тем, что поможет другим, – из-за моего греха, о котором я всегда буду помнить.

Я все-таки смогла. Я закрываю лицо ладонями появляются слезы. Это не горечь и не радость. Это облегчение. И влияние Матвея Веселова.

«С-с-сублимация», – шипит на змеином демон. Ему не нравится, что я рисую. Свет вдохновения губит его, и он вынужден прятаться в закоулках моей души. Демону не хочет возвращаться в ад, в мое подсознание, к другим запертым там теням.

Вытерев тыльной стороной ладони слезы, я рассматриваю картинку с нежностью, хотя раньше я была самым своим злостным критиком. А теперь я благодарна себе и своим рукам за то, что все еще могу создавать прекрасное.

Я думала, больше всего сил и времени уйдет на изображение мужчины и женщины, но они получились невероятно быстро, будто сами пришли на холст, а вот над небом, что раскинулось над ними, пришлось потрудиться.

Небо здесь давящее, низкое – того и гляди, раскрошится и упадет на утес, погребая под собой людей. От облаков к влюбленным тянутся щупальца мрака, но они не видят этого. Что-то не так.

Я люблю небо – не только писать, но и рассматривать, будь это небо в окне или на картине. Мое любимое – на картинах Айвазовского. Он почти всегда начинал работу с его изображения, в один прием, и мог сделать это буквально за десять минут. А вот над водой работал очень долго и кропотливо, достигая эффекта прозрачности с помощью лессировки, и часто не на последнем этапе, как многие другие художники, а на первом. Гений.

У меня получилось наоборот. Сначала вода, потом небо. И этому небу было уделено все внимание. И я всматриваюсь в него, пытаясь понять, что же не так. А потом вижу, как сквозь облака проглядывает отвратительное ухмыляющееся лицо. Демон визгливо хохочет, и я убираю картину подальше, почувствовав что-то неладное.

Матвей приходит ко мне домой, когда я нахожусь в душе. Когда я выхожу оттуда с мокрыми волосами в одном полотенце, обернутом вокруг тела, то вскрикиваю, видя его, довольного, словно кот. Он снова кажется старше из-за элегантного костюма-тройки.

– Ты опять вошел без звонка! – сержусь я, пытаясь скрыть смущение. – Какого черта, а?

– Неплохо поешь, принцесса, – беспечно отзывается Матвей.

Я отвожу взгляд – часто делаю это в душе, детская привычка.

– Как-никак я окончил музыкальную школу, и слух у меня есть. От твоего голоса не хочется биться головой о стену. Несомненно, это плюс.

Кажется, он в хорошем настроении. Я захожу в свою спальню и закрываю перед носом откровенно меня рассматривающего Матвея дверь.

– И на чем же ты играл? – любопытствую я из-за двери, вытирая волосы.

– На баяне, – отвечает он весело.

– А если правда?

– Правда, – откликается Матвей и добавляет: Спасибо бабушке, теперь надо мной все смеются, когда я говорю про баян. Минус сто от мужественности и сексуальности.

Я едва сдерживаю смешок. Неужели у таких, как он, бывают бабушки?

– Твоя бабушка знала, куда тебя отправить, – вытираю я волосы.

– Она хотела отправить меня на бальные танцы, а брата – и вовсе на балет, – слышу я и снова улыбаюсь.

– И?

– Я сходил на занятия ровно два раза. А потом вернулся отец и сказал, что больше мы туда не пойдем. И отправил на борьбу. Бабушка не разговаривала с ним целый месяц. Она-то из интеллигентной семьи, а отец всегда был барыгой в душе.

Замотав волосы в полотенце, я открываю комод и только хочу взять нижнее белье, аккуратно сложенное на полочке, как вдруг дверь медленно открывается. Сердце уходит в пятки – на мне ничего нет. Совсем ничего. Только полотенце на волосах да серебряный браслет на запястье.

– Не входи! – с отчаянием в голосе кричу я.

– Я не вхожу, – любезно сообщает Матвей. Просто решил пошутить.

– Дурак.

– А точно нельзя входить?

– Точно! – почти рычу я.

– Тогда надевай черное, – советует Матвей, и мне хочется его прибить.

Мои пальцы как раз тянутся к черному белью простому, без кружева. Но я тотчас хватаю белое назло ему.

Я привожу волосы в порядок, делаю легкий макияж и одеваюсь. Мне кажется, проходит совсем немного время, но Матвей за дверью все время меня торопит. «Когда ты закончишь? Когда? Когда?» – твердит он. А я неизменно отвечаю «скоро», что выводит его из себя.

Когда я выхожу из комнаты, одетая в пудрового цвета коктейльное платье чуть выше колен и с овальным вырезом, Матвей внимательно рассматривает меня, словно пытается увидеть, что находится под трикотажем, а когда это у него не получается, хмурится.

– Что? – спрашиваю я настороженно.

– Ничего, – мотает он головой и берет меня за руку. – Идем. Не хочу опоздать.

Черные туфли и черный жакет – и я готова идти. Конечно, было бы идеально надеть тренчкот сверху, но после встречи с людьми-крысами он так и висит в шкафу – грязный и порванный. У меня не доходят до него руки. А может быть, я снова убегаю от травмирующих воспоминаний.